Парашютисты   ::   Тельпугов Виктор Петрович

- Значит, страшно. Честно скажи, что кишка тонка.

Старшина и так пробовал и этак. И на комсомольское собрание вытаскивал Слободкина, и подшучивал над ним на каждом шагу - ничего не помогало. Поэтому все очень удивились, услышав, что на шутку Браги Слободкин ответил шуткой. А старшина даже обрадовался:

- Ну, раз шуткуешъ, стало быть, ты еще человек! Сон значит, начинаешь видеть?

- Сон, товарищ старшина.

Брага, обхватив колем руками, присел на койке.

- О чем же?

- Все по уставу, товарищ старшина, - о службе, о ночных тревогах, о маршах, ну и о прыжках, конечно. Будто прыгнул-таки!

- Правильный сон! Так держать, Слобода! Хоть во сне стрыбани, порушь свой испуг, христа ради. Старшина удовлетворенно вздохнул, навернулся на другой бок:

- А теперь дайте тишину, хлопцы, скоро ранок уже. Брага зарылся в одеяло и почти сразу заснул. За ним занули и все другие. Только Слободкин ворочался до самой команды дневального: "Подъем!", так, наверно, и не увидев в ту ночь своего "уставного" сна.

После этого ночного разговора отношения между: старшиной и Слободкиным начали меняться. Брага, очевидно, решил предоставить событиям развиваться так, как они сами пойдут: довольно, мол, давить на Слободкина - не маленький, сам поймет. Слободкин, почувствовав это, повеселел.

- Это Брага жизни ему поддал! - смеялись ребята, Слободкин молчал, но в душе его что-то зрело и зрело - все это видели. Однажды после вечерней поверки, накануне очередных прыжков, он сказал ребятам:

- Если я завтра опять... сбросьте меня, как сукиного сына, не пожалейте.

- Смеешься? - спросили ребята Слободкина, а сами видят - не шутит.

- Упираться буду - все равно...

Перед прыжками вообще плоховато спится, а тут еще Слобода со своими штучками-дрючками. Проворочались парашютисты в ту ночь, не заметили, как подъем подошел. Трех еще не вызвонило, как дневальный горлышко прополоскал.

Встали нехотя, зябко поеживаясь, ну а у Слободкина вообще вид был такой, будто он и не ложился, - бледный, даже серый, весь в себя ушел.

До аэродрома ехали молча. Только перед самой посадкой в самолет кто-то спросил Слободкина:

- Не передумал?

- Нет, - попробовал ответить он как можно тверже, но в груди его все-таки сорвалась какая-то струнка.

Все решили: будь что будет, а толкануть его толканем. Пусть наконец испробует. Может, наступит у парня перелом.

Сговор молчаливый получился, без лишних слов. Тем крепче и надежнее он был. Слободкин почувствовал это. Некурящий, он вдруг попросил у кого-то "сорок", а когда затянулся, закашлялся, на глазах появились слезы.

Ребятам смягчиться бы, отменить свой приговор, но где там! Будто бес в них какой вселился: сбросим - и все!

Поднялись. Летят. В полумраке искоса на Слободкина поглядывают. Видят - ни жив ни мертв, а бес неотступно стоит за спиной каждого.

Когда штурман подал команду: "Приготовиться!", подобрались поближе к люку и стали смотреть на бежавшие внизу поля. Слободкин, обхватив обеими руками одну из дюралевых стоек, тоже смотрел вниз, но не на землю, а себе под ноги.

Все поняли: не прыгнет.

Вот уже команда: "Пошел!" Парашютисты один за другим исчезают в ревущем квадрате люка. Вот из двадцати в самолете осталось десять, семь, пять...

Ребята пытаются увлечь за собой Слободкина. Тщетно. Будто невидимые силы приковали его к самолету.

Только вечером узнали, почему двум десяткам здоровяков не удалось сдвинуть с места одного человека: с перепугу он пристегнулся карабином к дюралевой стойке.

Об этом рассказал сам Слободкин.

- Злитесь? - спросил он в наступившей после отбоя тишине.

- А-а...- многозначительно вздохнул кто-то.

- Значит, злитесь. А зря. Не от страха, я на карабин заперся.

- Тогда, значит, от ужаса.