Петербург и Петербурги Андрея Белого   ::   Шулова Я

Белого "Петербург", который находился в отделе рукописей Государственного центрального театрального музея им. А. А. Бахрушина[5] и "Инсценировка неустановленного автора романа А. Белого "Петербург"". Реплики Николая Аполлоновича Аблеухова помечены Иваном Николаевичем Берсеневым, исполняющим эту роль. Машинопись с пометками и приписками И. Н. Берсенева 1925 г.[6] Полная идентичность его двум другим, которые во многом (исключая некоторые сокращения) совпадают с первой редакцией инсценировки, убеждает в том, что его атрибуция неправильная и написан он, как и режиссерские экземпляры С. Г. Бирман и В. Н. Татаринова, А. Белым. Поскольку промежуточными редакциями мы не располагаем, то условно обозначим их "вариант 2". Первая редакция будет условно обозначаться "вариант 1", а окончательная - "вариант 3". Белый, работая над инсценировкой, задумал ее как мистериальное действо (Л. К. Долгополов). В письме к М. А. Чехову, написанном сразу после премьеры "Петербурга", 14 ноября 1925 года, он сообщал своему корреспонденту: "...мне мечталось вложить сверхчеловеческие отношения в отношения людские; душа порывалась к более абстрактному представлению "мистерии", а рамки романа и романа бытового, отражающего 905 год, не позволял перепрыгнуть через фабулу; оттого основной текст (включая и все ремарки автора) получился гротеском"[7].

М. А. Чехов, готовя постановку инсценировки, в письме к художникам М. В. Либакову и Б. А. Матрунину также подчеркивал, что главное в ней общечеловеческое, прикрытое видимостью быта, конкретных примет времени: "Это только внешне кажется пьесой, сыгранной в таком же театре. Но на самом деле - это живая речь. О чем? О тайнах, невидимых тайнах души СОВРЕМЕННОГО (в широком смысле) человека. Тут речь о ТАЙНАХ: ГРЕХА, ПРОЩЕНИЯ, ПРЕСТУПЛЕНИЯ И ЛЮБВИ. Тайна: безграничное. Тайна: глубокое. Если тайна выражена на земле, на физическом плане, то мы видим шифр. Раскрытый ШИФР живая речь. И декорация "Петербурга" должна быть шифром, за которым раздается о тайнах греха, прощения, преступления и любви"[8] . Сличение разных редакций показывает, что переработка инсценировки заключалась в смягчении гротеска, вычерчивании магистральной линии, придании диалогам большей динамичности, сокращении жестовых ремарок, усилением революционного мотива (действие пьесы, как и в романе, происходит в "октябревские дни" 1905 года), устранении конфликта "Восток или Запад", приглушением мистериальности ("порыва к невоплотимому",) по определению Белого.

Подробнее остановимся на варианте 1, в котором нужно видеть интересный драматургический эксперимент. Жизнь персонажей Белый пытается соотнести с мировой жизнью, что сценически невозможно. Символы приобщения к мировозданию, "бомба" и "взрыв", втискиваются в ролики персонажей: "Мы вот в этих комнатах разрываемся прекомфортабельно..." "Бездну, бомбу" предрекал Липпанченко агенту охранки Морковину. В финале инсценировки безумный Николай Аполлонович, услышав о гибели отца, входит в гостиную со словами: "Я вам говорил, что мы - бомбы; и вот - разрываемся". Персонажи варианта 1 разобщены, равнодушны друг к другу. Их разделяют жестокость, нравственная слепота, эгоизм. Физиологическую ненависть ощущает Николай Аполлонович к своему отцу. Анна Петровна, вернувшаяся к мужу после пошлого романа с итальянским певцом, не чувствует в душе ни малейшего раскаяния: с Семенычем она разыгрывает обморок. Лицемерие раскаявшейся барыни чувствует верный слуга. Он "делает вид", что поддерживает ее, "она позволяет подвести себя к креслу". Глубокая пропасть разделяет супругов Лихутиных. Нравственное падение Софьи Петровны совершается стремительно: безответного кроткого мужа она делает мишенью для глупых насмешек своих гостей.