Пустыня Тууб-Коя   ::   Иванов Всеволод

Горы, как палатки, в которых спит смерть.

Одни ледники разорвали желтое небо.

Ледники холодом своим смеются над пустыней.

К горам что ли он идет?

Не дойдешь, брат, в такой тоске.

... Все мы не доходим. Было другое лето в Петербурге, где нет гор и где море за ровными скалами, построенными людьми. Все же и там дует ветер пустыни, свивает наши полы и сушит, без того сухие, губы. Птица у меня на родине, в Лебяжье, выводила из камышей к чистой воде желтых птенцов. Я не видал их. Об этом напомнили мне книги. Петербургские тропы ровные и прямые и я все-таки недалеко ушел со своей тоской!..

Палейка обессиленный повалился грудью на землю.

Саксаул острыми спицами впился в тонкое сукно, разрезая приникшее к земле тело. "Теплый дождь", - подумал с неудовольствием кустарник.

Запыхавшийся Омехин остановился подле. Губы у него твердые как трава саксаула. Будто всю жизнь Омехин ест корки.

- "Вы, я вижу, Максим, на самом деле, а" - хотел сказать он и, как всегда при речах, потер было о земь и согнул правую ступню.

- Бывает, - только и промолвил он.

И так стало тихо, что от соседнего кустарника, вершка четыре от ствола, отскочила вдруг голубенькая мышка. "Юхтач" называется она, что значит жадный. Задумчив и величав ее чуть загнутый нос.

Палейка приподнялся на локтях, вынул неслышно наган. Рот у него открылся: один зуб у него, оказывается, перерос другие. И главное - желтее всех.

Он повернул потную голову к Омехину и сказал:

- Пали.

Омехин хотел отступить, но Палейка приподнял на глаз мушку и Омехин прошептал:

- Бог с тобой, Максим Семеныч, с чего я в тебя палить буду?

- Не в меня, в мышь. Кто попадет, тому она и достанется. Пали, ради бога.

- Спятил! Да никогда я в мышей не стрелял из револьвера.

- Пали! Считаю до двух. Кто убьет, тому - баба. Система у нас разная. Пали, тебе говорят.

Мышь насторожилась, хвост у нее поднялся, она вздохнула, собралась бежать... и вдруг, не чуя себя, Омехин шепнул:

- Считай.

ГЛАВА ПЯТАЯ.

Женщина лежала на лавке подложив папаху под голову. Когда Палейка вскочил в теплушку и поспешно задвинул за собой дверь, она быстро поднялась и села, держась обеими руками за кромку плахи.

- Я закричу. Что вам?..

Не отвечая, Палейка чиркнул спичку и зажег небольшой огарок. Оглянулся куда бы его поставить. Она прищурилась, словно приберегая глаза для разбега, быстро согнула в локте его руку и сказала.

- Стойте так.

Осторожно достала из кармана кофточки круглое зеркальце и пудреницу из бокового кармана юбки и открыв голубую коробочку, не глядя на Палейка неподвижно светившего ей, стала пудриться.

Когда нос стал белее лица, она губной помадой тронула чуть, чуть губы. Улыбнулась тягостно-легко.

- Теперь хорошо.

Спрятав пудру и помаду, взглянула на Палейка. Зеркальце осталось у ней в руках. Вытянулась и еще притянув к носу зеркальце тронула рукой грудь Палейка.

- Отойдите дальше.

Палейка, повинуясь совсем не ее руке, задевшей словно пчела, отступил назад.

В зеркале брызнулась отсветом свеча, ему захотелось загасить ее - но губы ссохлись.

Она опять села и положила зеркальце на колени.

- Что же, вы опять молчать будете, как прошлый раз. Вам чего собственно, от меня нужно? Я ведь знаю, куда вы меня утром отправите и ничего вам не скажу. Я и ничего не знаю.

Она ненадолго задумалась. Опять, словно водяной паучок скользнул на ее щеки. У паучка смешное имя - "мзя".

- Я хотела после себя оставить...

- Мне?

- Совсем не вам, а вообще. Я думаю, что мои косы на это годятся. Пускай они останутся жить... я их люблю!

Она сложила на груди обе косы вместе, играя пушистыми концами.

"Хитра", - со злостью подумал Палейка, ощущая теснящуюся в носу влагу растроганности.