Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)   ::   Парамонов Борис

Сейчас передовое человечество, вне всякого сомнения, вступило в постиндустриальный период, но это не отменяет, не отменило необходимости предыдущей эры и ее культурных достижений. Что бы ни говорил какой-нибудь Леви-Строс о мудрости бразильских индейцев и о структурной тождественности любых человеческих культур, но все-таки высшим культурным продуктом мы будем считать скорее профессора Сорбонны, оценившего мудрость индейцев, чем самих индейцев. Мы говорили об интеллектуальном итоге большевицкого века, о новом, небывалом ранее в России могуществе рационального сознания, сблизившем Россию и Запад. Но следует также сказать о колоссальных психологических переменах в русской душе. Об этом пишет в той же книге тот же Бердяев - и как всегда, правильно отмечая факт, ошибается, однако, его оценке. Приведу соответствующие его слова:

Для создания ... новой психической структуры и нового человека русский коммунизм сделал огромное усилие. Психологически он сделал больше завоеваний, чем экономически. Появилось новое поколение молодежи, которое ... понимает задачу экономического развития не как личный интерес, а как социальное служение. В России это легче было сделать, чем в странах Запада, где буржуазная психология и капиталистическая цивилизация пустили глубокие корни... Возможно даже, что буржуазность в России появится именно после коммунистической революции. Русский народ никогда не был буржуазным, он не имел буржуазных предрассудков и не поклонялся буржуазным добродетелям и нормам. Но опасность обуржуазивания очень сильна в советской России. На энтузиазм коммунистической молодежи к социалистическому строительству пошла религиозная энергия русского народа. Если эта религиозная энергия иссякнет, то иссякнет и энтузиазм и появится шкурничество, вполнге возможное и при коммунизме.

Векликолепные слова, я бы сказал, лучшее место в книге "Истоки и смысл русского коммунизма". Перспектива увидена правильно - оценка неправильна. Тут не об опасности обуржуазивания следовало говорить, а о благодетельности такового. Собственная антибуржуазность Бердяева помешала ему расставить нужные акценты, понять, что любая буржуазность лучше любого коммунизма, хоть русского, хоть кубинского. Но буржуазность здесь, в обсуждаемом контексте, и есть эта рационализация сознания, просветительское воспитание, ослабившее религиозный энтузиазм русских людей. А опыт показал, что социальное строительство на религиозной основе лучше не начинать, здесь любой буржуазный предрассудок, не говоря уже о буржуазной добродетели, полезнее, чем бескорыстный фанатизм истинно верующих. Особенно пикантно звучат сейчас слова Бердяева о молодежи, о молодежном, комсомольском энтузиазме строителей коммунизма. Ведь это именно молодежь первой в России обуржуазилась, причем именно эти строители - буквально: комсомольские вожаки так называемых строительных отрядов, вообще комсомольские лидеры, бывшие очень хваткими ребятами. Я, слава Богу, сорок лет в России прожил и видел то, о чем говорю. Это было одно из самых необычных советских впечатлений, наводивших на многие мысли: наблюдать этих молодых, да ранних, научившихся под дымовой завесой идеологии набивать мошну. Новые русские именно тогда начались, и как раз среди этих людей. Думается, что подобные бесспорные факты - рационализация массового сознания в России и психологическая трансформация российского человека, ставшего - в идущих поколениях - из верующего деловым, из коллективиста индивидуалистом, из читающего считающим - достаточно фундируют высказанную мною мысль о вестернизации в коммунизме самого субъекта отечественной истории - россиянина.