Русский советский научно-фантастический роман   ::   Бритиков Анатолий Федорович

К научно-фантастической идее неприложим критерий буквальной научной правды; она всегда метафорична и своей многозначностью больше напоминает художественный образ, чем логическое понятие.

К тому же фантастические предсказания чем они конкретней, тем менее достоверны, ибо реализуются, как правило, по совершенно новым принципам, которые художник-фантаст не в силах предусмотреть. Зато фантастическое изобретение, ошибочное в конкретном технологическом решении, может содержать верную общую идею. И даже неверная, но оригинальная фантастическая идея в силу своей образности, т. е. многовариантности, может натолкнуть на плодотворный поиск, что не раз подтверждали видные ученые. [7]

Уэллс не отбросил принципы фантастики, выдвинутые его предшественником, он лишь сделал дальнейший, хотя и очень смелый шаг. Верн мысленно развивал отдельные выводы из «незыблемых» законов физической реальности, Уэллс применил домысел к самим законам, и его фантастика в какой-то мере предвосхитила коррективы, внесенные в естествознание в XX в. Их творчество принадлежало двум разным эпохам в науке. В конце прошлого столетия казалось, что человечество подошло к пределу познания. Жюля Верна это наполняло оптимизмом. Он писал: «Все, что человек способен представить в своем воображении, другие сумеют претворить в жизнь». [8]

А Герберт Уэллс иронизировал: «В последние годы девятнадцатого столетия считалось… что человек… покорив пар и электричество», добился «завершающего триумфа своего разума». [9] Он насмешливо цитировал слова современника: «Все великие открытия уже сделаны. Нам остается лишь разрабатывать кое-какие детали». [10]

Нельзя более метко сказать о фантастике Верна. Своими предвиденьями он исчерпывал частности «почти познанного» мира, Уэллс дал почувствовать его неисчерпаемость. Верн открыл для художественной литературы не столько самую науку (наука была введена в роман, например, еще Ф. Беконом в «Новой Атлантиде»), сколько эстетику науки и техники эпохи пара и электричества. Жюль-верновская серия «Необыкновенных путешествии» запечатлела красоту механистического мышления, освященного гением великих естествоиспытателей. Верн утверждал здравый смысл, основанный на ньютоновской физике, познанной географии Земли, уже описанных видах животных и растений.

Уэллс, улавливая новые, только складывавшиеся научные принципы, разрушал иллюзию об исчерпанности знания механическими закономерностями и тем самым содействовал становлению более сложного мировоззрения. «Пора старого примитивного материализма давно миновала, — писал его современник В. Брюсов, -…границы естественного раздвинулись теперь гораздо шире чем столетие назад». [11]

В своих поздних произведениях Верн тоже это почувствовал. В романе «В погоне за метеором» он выдвинул, например, чисто уэллсову «невозможную» идею антитяготения. Она и по сей день спорна, но зато была высказана за десятки лет до того, как природа тяготения привлекла внимание ученых. Атомное оружие, описанное Уэллсом в романе «Освобожденный мир» накануне первой мировой войны, имеет мало общего с современной атомной бомбой, но зато мысль об использовании внутриатомных сил высказана была задолго до ее осуществления, и главное даже не то, что раньше, а что было высказано принципиально новое соображение об овладении силами природы.

2



Отношения художественной фантазии с наукой не укладываются в простую «доводку» научной гипотезы: научно-фантастическая идея является и художественной условностью. Фантаст добивается правдоподобия не только тем, что обставляет свою гипотезу реальными бытовыми деталями; это только один и, на наш взгляд, не главный путь.