Русское солнце   ::   Караулов Андрей Викторович

Так много солнца, что Бурбулис зажмурился — ой, какая теплынь!

Геннадий Эдуардович всегда знал, что он достаточно умен, чтобы не волноваться.

— Один? — Бурбулис быстро вошел в приемную Президента.

— Доброе утро, Геннадий Эдуардович, — Мусуенко, секретарь Ельцина, встал из-за стола. — Президент ждет вас, Виктор Васильевич уже доложил.

«Какая блядь», — усмехнулся Бурбулис.

Мусуенко открыл дверь:

— Прошу.

Бурбулис быстро вошел в кабинет Президента.

— Разрешите, Борис Николаевич?

— Проходите. Здравствуйте.

Бурбулис хотел перехватить взгляд Ельцина, но не сумел: у Ельцина в глазах… не было взгляда. Щеки, нос, ямочка под носом — все есть… а лица как бы нет, отсутствует.

— Легки на помине, — протянул Ельцин. — Я… посмотрел вашу записку.

Часы отбили четверть одиннадцатого.

«Ему ж в „Макдоналдс“ надо», — вспомнил Бурбулис.

— Затея… неплохая. Конкретных возражений — нет. А… не по душе мне, понимаешь… — вот как быть?

Бурбулис кольнул Ельцина взглядом:

— Обком давит, Борис Николаевич, Свердловский обком КПСС.

— Ну… может быть.

Ельцин обмяк, — он не выдерживал лобовые удары.

— У Президента Ельцина есть долг, — начал Бурбулис, — убрать Горбачева. Под Советский Союз заложена мина замедленного действия: Михаил Горбачев. Рано или поздно эта мина взорвется. Если мы хотим… а мы хотим… спасти Союз как Союз, это может сделать только Президент Ельцин, больше некому. В самом деле, Борис Николаевич, это факт. Теперь рассмотрим такую комбинацию: был Союз Советов, но он исторически себя изжил, он висит на волоске… значит, нужен другой союз, во главе с Россией… и пусть население за него проголосует, — что в этом плохого?

— Тогда должен быть референдум, — сказал Ельцин. — Обязательно.

— Зачем?! — встрепенулся Бурбулис. — Референдум, во-первых, сорвет Горбачев, он же не дурак рыть себе могилу! «Нет денег», — скажет Горбачев, — и все… крышка! Во-вторых, зачем? Народ избрал депутатов, чтобы они выражали его волю. Пожалуйста, пусть выражают! А Руслан Имранович поможет им определиться…

Бурбулис смотрел на Ельцина. Глаза Ельцина были как опрокинутые ведра.

— Съезд… а лучше, конечно, Верховный Совет будем транслировать на весь Союз… только, — Бурбулис остановился, — только… Борис Николаевич, сразу договоримся, вы — не Агафья Тихоновна, я — не Подколесин, нет так нет, но я надеюсь на честную и глубокую дискуссию…

Бурбулис знал: у Ельцина избирательный слух. Ельцин сразу становился «глухонемым», если решение уже принято. И наоборот: если Ельцин был не уверен в себе, ему был нужен разговор, спор, причем он признавал только честный спор — без дураков.

В кабинете стало тихо. Началась пауза.

— Я хочу… задать вопрос, — медленно сказал Ельцин. — Как вы считаете: почему Горбачев… после октябрьского пленума… меня не убил?

«Приехали…» — подумал Бурбулис.

— Не смел, Борис Николаевич.

— Смел. Еще как смел, — спровоцированный инфаркт, понимаешь, и Борис Ельцин спокойно умирает у всех… на глазах. А они вон кого… из бутылки, значит, выпустили…

— Джинна.

— Его!

— Рука не поднялась, Борис Николаевич.

— Вот… — Ельцин поднял указательный палец. — Рука. Правильно говорите: рука! Каждое убийство так, понимаешь, устроено, что оно никогда не идет на пользу… Кого в России убили правильно, ну? То есть… правильно сделали, что убили?..