Селижаровский тракт   ::   Кондратьев Вячеслав Леонидович

Было около десяти вечера, когда наконец они с политруком устроили ротный КП в большой воронке от авиационной бомбы. Настлали лапнику вниз, сверху перекрыли воронку тонкими стволами сломанных березок и елок. В центре разожгли костерик и разместились вокруг него все шестеро: двое связистов, двое связных и их двое. Все были измучены донельзя, но заснули только бойцы - Коншин и политрук спать не могли. У Коншина вертелись в голове картины прошедшего дня, и какая-то огромная обида, что так неудачно все вышло, сдавливала грудь.

"Почему так случилось? Почему так нелепо все сложилось? Почему? Почему?" громоздились, налезая друг на друга, мысли и не находили ответа.

Политрук посасывает цигарку и смотрит в огонь потухшим, усталым взглядом думает, видать, о том же... Но пока они молчат, каждый в своих мыслях, да и сил нет говорить. Политрук вообще не особо разговорчив, не изводит бесконечными беседами и поучениями. Он старался поговорить с каждым в отдельности, по-простому, ну и на старшину часто нажимал, чтобы с довольствием порядок был. В общем, ничем он не выделялся, на голос никого не брал, а вот он все-таки остановил панику, организовал вынос раненых и с поля боя, и после вечернего налета...

Коншин приглядывается к нему... Он понимает, что политрук внутренне сильнее и жизненного опыта ему не занимать, лет на двенадцать старше он Коншина. И смущает его, что по стечению обстоятельств этот человек оказался у него в замполитах... Ненадолго это, конечно, пришлют скоро кого-нибудь на роту, думает он.

Костерик потрескивает. Иногда какая-нибудь сухая веточка вспыхнет ярким огнем, осветит их пристанище, плеснет красным бликом по измученным лицам и багряной точкой отразится на стволе автомата.

- Кто же виноват? - вырывается у Коншина.

Политрук поднимает голову, затягивается цигаркой и отвечает не сразу:

- Не виноватых надо искать, а причины... - потом, посмотрев на растерянное лицо Коншина, добавляет: - Считай, Коншин, что в общем плане это наступление было необходимо и имело определенную цель... Давайте так, - и кладет руку на плечо Коншина.

И тут дребезжит телефон. Связист, мгновенно проснувшись, берет трубку.

- Вас... Комиссар батальона, - говорит он Коншину.

- Ну, как вы там, москвич? - слышится в трубке сочувственный голос батальонного.

- Доложить обо всем, что произошло? - спрашивает Коншин.

- Нет, нет. Я все знаю от помкомбата... Как вы думаете, немцы еще под танком?

- Наверное...

- Если мы сейчас пошлем отделение разведчиков, удастся ли им взять немцев?

- Думаю, удастся... Надо две группы. Одной зайти с тыла...

- Да, конечно. - Комиссар некоторое время молчит, видно обдумывая что-то. - Коншин, вы... не смогли бы возглавить группу? Сразу не отвечайте, подумайте...

- Товарищ комиссар... - устало начинает Коншин.

- Понимаю, очень устали, - сразу же прерывает комиссар. - Тогда встретьте разведчиков и покажите пути подхода.

- Есть встретить.

- Группа подойдет к землянке помкомбата в двадцать три ноль-ноль. У вас есть часы?

- Да. Встречу у землянки.

- Так вот, Коншин, вы боялись струсить, а мы думаем представить вас к награде...

- Я и трусил, товарищ комиссар... Еще как, - говорит Коншин правду.

- Но превозмогли, Коншин, превозмогли... Это главное... Дайте мне политрука.

Коншин передает трубку и закрывает глаза. Сквозь усталь проходится приятное - "думаем представить вас к награде". Значит, выдюжил он все-таки свой первый бой... Но скоро это приятное улетучивается. Очень хочется спать, и очень не хочется идти встречать разведку в двадцать три ноль-ноль. Взглянув на часы, видит: у него еще сорок минут.

Просыпается Коншин за десять минут до срока и будит Рябикова. Тот, ничего не спрашивая, протирает глаза и встает. Политрук тоже просыпается, подкидывает в костерик ветки.