Солдат империи, или История о том, почему США не напали на СССР   ::   Мацкевич Вадим Викторович

Как заслуженному атаману, деду в Новочеркасске был предоставлен большой двухэтажный дом, как свидетельство уважения к его заслугам перед Родиной.

В 1914 году в возрасте 84 лет дед ускакал на германский фронт, где погиб в седле во время жестокой кавалерийской атаки за Веру, Царя и Отечество. Деда похоронили со всеми почестями в Новочеркасске, установив на его могиле огромный мраморный памятник.

Мои родители после революции 1917 года жили в доме деда. Отец развил в городе очень бурную деятельность по созданию дома инвалидов для донских казаков — инвалидов войны. К 1924 году это заведение превратилось в солидное многоотраслевое предприятие: инвалиды делали замечательную обувь, одежду, кондитерские изделия. Отец фанатично воспринял революцию и был, как говорил Сталин, «беспартийным большевиком» в полном смысле этого слова.

До трех лет я вел разговоры исключительно на своем языке, не употребляя практически ни одного русского слова. Родители исписали большую 100-листовую тетрадь перлами моего речевого творчества. Этот словарь мама берегла до 1938 года, но во время ареста отца тетрадь была изъята НКВД (следователь даже заявил, что в ней содержатся коды для связи с врагами советской власти или иностранной разведкой) и так и не была возвращена.

Один из папиных друзей, археолог, профессор Леонтий Андреевич Абаза, изучая мой словарь, заметил, что многие мои слова содержат корни древнеегипетских и индийских диалектов. Все посмеивались над добродушным профессором, особенно когда он говорил о переселении душ. А мне он не давал покоя и очень просил, чтобы я пересказывал ему свои сновидения. В них он находил подтверждения своим гипотезам.

Из самых ранних воспоминаний детства у меня осталось в памяти лицо маминой сестры — тети Муси. Они с мужем жили в одной из комнат нашего дома. Муж тети Муси был полковником царской армии. У него было много наград за участие в боях с немцами. Этот фанатичный белогвардеец называл меня не иначе как «большевистский щенок».

Зато папины казаки-инвалиды, когда я приходил к ним и расхаживал по различным цехам, становились передо мною «во фрунт» и громко приветствовали неизменными словами: «Ваше императорское величество, наследник-цесаревич». Дело в том, что донские казаки любили царя и наследника-цесаревича. А мама одевала меня именно так, как одевался наследник-цесаревич: у меня была матроска, и, видимо, я в ней походил на любимца донских казаков.

Так я и рос — «большевистский щенок» и «наследник-цесаревич» в одном лице.

Мне кажется, что в моей судьбе очень большую роль сыграли русские народные сказки. Каждый вечер, укладывая меня спать, отец доставал большую потрепанную книгу, читал сказки вслух, пока я не засыпал. Возможно, именно этими сказками и выразительным чтением он развил у меня творческую фантазию, которая всю жизнь не давала покоя ни мне, ни окружающим меня людям.

В пять-шесть лет я самым серьезным образом собирал почтовые марки. Альбомы с замечательными, очень редкими марками я находил на чердаках сараев, которые были в каждом казачьем дворе. Чего там только не было — старинное оружие, сабли, турецкие ятаганы, ордена, медали. Но меня больше всего интересовали альбомы с марками. В этих альбомах я находил столько интересного, что со мной обменивался марками даже знаменитый профессор Белявский, заведующий кафедрой электротехники Донского политехнического института. Он часто мне говорил:

— У тебя иногда бывают такие редкие марки, что я очень неловко себя чувствую, давая тебе в обмен даже все то, что тебе очень нравится.

Позже, поняв, что у меня есть склонность к технике, профессор постарался увлечь меня электротехникой. Он приносил мне различные детали, выключатели, провода, лампочки и так далее.