Солнечный Ветер   ::   Носов Евгений Валентинович

Мрачные бетонные коробки самолетных ангаров, серые казарменные блоки. И всюду камни: маленькие, средние, побольше, и все тусклого пыльного цвета. Единственными светлыми пятнами на камнях были птичьи шлепки. При желании можно было обнаружить и чахлые, убогие растеньица, сиротливо и пугливо выглядывающие из серой однообразной массы. Они будто в ссылку были направлены морем, разносящим семена по свету -- кому как повезет,-- но и здесь хотели жить, плели паутинки своих корней, пытаясь хоть где-нибудь выловить своими сетями крупицы земли. Но все -- чуть-чуть живое и неживое -- отгорожено было от моря двумя рядами колючей проволоки, и островок, казалось бы, открытый морю и всему свету со всех сторон, словно сам находился в заточении. Связь с миром была только через огромные -совершенно нелепые здесь -- железные ворота с выцветшим и обветшалым бело-голубым флагом над ними. Но даже эти ворота были закрыты, и на них аршинными буквами, через обе створки, было начертано устрашающее "Стоп!" и чуть ниже -- полустертая надпись: "База ВМС "Печальная вдова".

Если день, когда меня нашли, считать днем моего рождения, то я, в самом прямом смысле, родился в рубашке. Да и не только в ней: на мне была форма офицера. Но не это главное. Мне очень повезло, что на этой покинутой богом и всеми базе оставалась охрана. Старый служака, обреченный на вечное одиночество и беспробудное пьянство тяжелым ранением, полученным в пьяной драке, и за все про все награжденный сержантскими нашивками да пожизненным пенсионом -- за службу на этом островке; две молодые пассии, опрометчиво, как оказалось, завербовавшиеся в армию -- или монашествовать, или из-за того, что некогда были мужененавистницами, или для проведения любовных игр, как жительницы острова Лесбос, где-нибудь в скромном уединении, или по другим каким причинам, а, может, и по всем сразу, но скоро разочаровавшиеся и в военной службе, и в уединении, и друг в друге,-- эта странная, но мирно сосуществующая, даже в чем-то сроднившаяся компания и являлась охраной законсервированного, в надежде на лучшие времена, военного объекта. Еще был один житель этого островка -- получающий довольствие, но не включенный в штат охранников,-- дряхлый, облезлый пес, которому с самого щенячьего возраста не довелось ничего и никого больше видеть, кроме камней, самолетов, людей в униформах, редких птиц, тупоумных крабов, что упрямо бегали по суше в поисках съедобного, а позже и по сегодня -- кроме пустых ангаров, разящего чесночным и винным перегаром сержанта да раздражающе пахнущих девиц... Отчего-то и солнце казалось серым в тусклом небе, под которым меня нашел даже ополоумевший от удивления и счастья пес.

Я лежал на маленьком песчаном клочке прямо напротив ворот базы. Лежал и глядел в пустое небо. Легкий бриз неприятно щекотал лоб, играя прядью волос, на ноги то и дело накатывались холодные волны; какой-то настырный краб щипал меня клешнями то в один бок, то в другой -- не нравилось, видно, ему мое живое, еще упругое тело, которое ему не по зубам, похоже, он ждал, когда я начну разлагаться, и все пробовал и пробовал, пе начал ли я протухать.

Сержант напрасно пытался уверить меня, будто я был без сознания, когда он пришел на пляж по лаю собаки. Нет, докучливый краб начал опекать меня много раньше, чем я увидел удивленную морду пса, услышал его лай. И уж потом пришел сержант со своими подчиненными. Он что-то говорил мне, о чем-то спрашивали женщины. Потом они втроем громко спорили, а сержант пытался влить мне в рот спиртное, которое сушило и обжигало мне губы, щеки, шею... Я все слышал, но ничего не понимал...

Я все узнавал. И то, что видел, что слышал, но в то же время не знал, как все это называется. Образы, образы, одни только образы... Небо.