Той осенью на Пресне   ::   Бурлачков Владимир

Борька посмотрел ему вслед, состроил рожицу и захихикал: – Вот еще – партийный деятель у нас появился. А насчет кумира – это ты зря. И неважно, растягивали ему рот на пленке или нет. Надо же как-то с партократией бороться. Только такие люди, как он, и могут все это сломать. – Пустые они все какие-то…,– ответил Олег. – Что твой Пискунов, что прочие. Творческий вечер Артамонова был устроен в каком-то человеколюбивом обществе из тех, что появлялись тогда в изобилии, и потихонечку превращались в коммерческие конторы. Открытие задержали на полчаса. Публика прохаживалась по фойе и разглядывала фотографии митингов и новых вождей. Наконец, всех пригласили в зал. Зажглись юпитеры. На сцену вышла Виктория Георгиевна Нивецкая и объявила, что будет ведущей «этого замечательного вечера». На ней было длинное темное платье и крупные белые бусы. Появился сам триумфатор – в джинсовой куртке и кроссовках. Олег повернулся к Ирине и спросил: – А где Вика? – Может, еще придет, – равнодушно ответила Ирина. – Начнет, наверное, со своего «На смерть поэта»? – Олег кивнул в сторону сцены. – Не злорадствуй. Он, кстати, спрашивал, придешь ли ты. О Высоцком Артамонов так и не прочитал. Зазвучало нечто иное. В нескольких интерпретациях было произнесено: «Тяжелая расплата – для них, для них…» Нивецкая объявила, что тоже будет читать, но из опубликованного: – Сейчас не очень пишется. Наверное, потому что время так динамично и так неистово политизировано. И это – хорошо. И еще хорошо, что столько разных общественных дел. Но все это, конечно, только до поры. Наше главное дело – писать. И мы с ним справимся. Мы еще скажем о своем времени точно, четко, ярко! Опять читал Артамонов. И не моргнув глазом, заявил: – Я рад, что доказал себе очень важное. Что способен подняться над реальностью и творить свое искусство. Предоставили слово приглашенным. На сцену вышел Белкин – поседевший и стареющий, в ярком зеленом пиджаке. – Жесточайший пресс политической цензуры раздавил всех истинно талантливых, – говорил Белкин. – Настоящая глубокая поэзия оказалась загнанной на кухню, стала уделом немногих. Но как бы ни хотела власть, она не могла вытравить цензорскими чернилами вечно живое слово! Олег пожал плечами и шепнул Ирине: – Слушай, но ведь это тот самый Белкин, который: «И партия, старший товарищ, вперед поведет комсомол!». – Ну и что? – Ирина недовольно посмотрела на него. – Не мешай. Через боковую дверь в зал вошла Вика, остановилась и стала высматривать свободное место. – Все-таки пришла! – прошептала Ирина. – А что такое? – не понял Олег. – Ты что? Творческий вечер, да еще здесь! Сама Нивецкая ведет. В двух журналах подборки вышли. Понятно? Вот Вика и бесится. Последним выступал худенький длинноволосый парень лет восемнадцати: – «Когда под натиском врагов полки России отступали, и черный гнев в ночной покров…» На первых рядах зашумели. Кто-то свистнул. Пожилая дама тонким голоском выкрикнула: – Не надо нам тут шовинизма! Парень запнулся, а Нивецкая быстро сказала в микрофон: – Можно еще много выступать, но пора чествовать поэта. А где чествовать, как не на пиру! Всех просим пройти в соседний зал. – А почему, собственно, шовинизм? – громко спросил Олег. – Не заводись, – оборвала его Ирина. – Пошли! Все поднимались с мест и выходили из зала. В фойе стояла Вика. – Как ты, подруга? – Ирина тронула ее за плечо. – Даже к телефону не подходишь. – Весь вечер вчера дома была, – удивилась Вика. Подошел Артамонов. По-свойски обнял Вику и Ирину за талии, чмокнул обеих в щеки: – Ну, как, красавицы мои! По-моему, нормально прошло. Что ж, теперь можно коньячку себе позволить. – И посмотрел на Олега.