Трофейная пушка   ::   Астафьев Виктор Петрович

Еще миг - и никого уже остановить было бы нельзя.

- Прекратить! Стой! - сжавшимся от одышки голосом гаркнул Проскуряков, крикнул всем, но бросился на комвзвода, вывернул у него наган из руки и уже инстинктивно, просто по командирскому наитию, крикнул визговато: - Смирно! - И прибавил толстущее ругательство, хотя не был ругателем, боролся с матершинниками в своем окружении, наказывал их. - Смирна! - Повторил он менее повелительно. - Все смирно!

Среди бледных, трясущихся в злобе бойцов произошло замешательство, двух солдатиков перестали катать по земле, бить и пинать. Нужно было сейчас же, немедленно, пока не заорали горлопаны, давать удовлетворение этой усталой и оттого разом осатаневшей толпе, именно уже толпе, но не воинской команде. Майор как можно строже, не особенно громко произнес:

- Младший лейтенант Растягаев, вы арестованы! Пищенко! - позвал он своего денщика, - уведи младшего лейтенанта!

Пищенко возник откуда-то мгновенно и звонко крикнул, вскинув к пилотке руку:

- Есть! - А Растягаеву сквозь зубы процедил: - Н-ну, пас-с-кудник, ну, шкода, будет тебе баня.

Два избитых солдата между тем уже уселись на земле, младший из них, с оторванным карманом гимнастерки, собирал вывалившиеся письма, карточки и, горько плача, вопрошал:

- За что же нас, дядя Игнат? За что, а?

Игнат шарил большими, запачканными копотью от гильз руками по столбцу гимнастерки, пытался застегнуть ее, но пуговица на гимнастерке осталась всего одна, и он ее то застегивал, то расстегивал. Под глазом у него вздувался и начинал окалинно синеть фонарь, совсем неуместный и нелепый на его большом лице, усатом, строгом от глубоких морщин и лучистых заморщинок у глаз.

Кругом стоял крик. Так всегда - солдат перестал действовать руками, переходит на глотку:

- Повоевать захотели, суки!

- Старый хрыч, туда же!

- Сколько людей зацепило из-за них...

- Задрыги! Майору спасибо говорите, а то бы...

- Игрушку нашли! Войной балуются.

- Будто не успеют!

- Лейтенантишко-то орден захотел!

- Ну, один орден по морде уже получил!

- Дурак он, по молодости лет, а этот-то, старый хрыч, куда лез?

Слов было много, ругательств, попреков того больше, но главное уж прошло, схлынула озверелость, съежилась, опускалась шерсть на загривке. Старый солдат, почувствовав это, сказал еще раз:

- Простите, братцы. Винюся. Я виноват, не очурал младшего лейтенанта. И этот еще вьюнок, - сверкнул Игнат глазами на товарища. - Пошли уж...

От колонны уже густо набежало к пушке народу, все с серьезными намерениями.

Майор Проскуряков, дождавшись, когда уйдут избитые солдаты, громко и строго попросил:

- Прошу расходиться, товарищи, и готовиться к маршу.

- Я не хочу. Я не буду! - уже по-мальчишески вызывающе звонко закричал младший лейтенант. - И никуда не пойду. Я драться, я воевать до последнего вздоха буду! - Пищенко подтолкнул его, он едва не упал, уронил пилотку, подняв ее, отряхивая о колено, еще звончее закричал: - Воюете четвертый год и еще десять лет провоюете...

Майор приостановился, смерил с ног до головы младшего лейтенанта и внятно, всем слышно произнес:

- Го-овнюк! - и пошел быстро к сыто урчащему заведенному "студебеккеру".

Пищенко строго и тоже чтоб всем слышно было прокричал младшему лейтенанту:

- Идите, быстро идите в кабину, а то, неровен час, допекете людей, сократят они вам срок войны!

- Как это сократят?

- Очень просто! Шлепнут и закопают вместе с теми вон, кого по вашей милости убило, и напишут на фанерке: "Пал смертью храбрых в борьбе с гитлеровскими захватчиками", и маме не объяснят, как пал. Пал и пал... Пищенко был въедливый человек, но любил майора и, отворачиваясь, добавил: - А товарищ майор, между прочим, еще на Хасане ранен...