В тяжкую пору   ::   Попель Николай Кириллович

Взводного лейтенанта убили, ротного лейтенанта убили, - загибает пальцы молодой боец, капитана батальонного в живот ранило, военкому ногу оторвало... Кто ж мне приказ отдавать будет?..

- Дурак ты, Валька,- перебивает пожилой,- все конопатые дураки... Разве такую волну простым словом остановишь... Тут надо слово железное. Чтобы сквозь сердце прошло.

- А главное, - подхватывает молчавший до сих пор сержант, - второй фронт нужен. Вот так нужен! - Сержант проводит ребром ладони по горлу.- Что же они... Обещались, слово давали...

- Положение аховское,- подытожил переобувающийся солдат,- сверху немцы жмут, снизу союзники поджимают.

Сколько горьких, злых, справедливых слов было сказано в те дни о неоткрывшемся втором фронте!

- Не хотят, без них обойдемся, - говорит Рябышев. - Давит беда, к земле гнет. Но одного в лепешку расплющит, а другого, как пружину, кольцо к кольцу прижмет, берегись, коль такая пружина выпрямится...

По пути мы узнали, что штаб фронта уже в Сталинграде. Навстречу стали попадаться части, не похожие на те, с которыми мы двигались.

- Какой армии? - окликнул Дмитрий Иванович лейтенанта в зеленой гимнастерке, выбивавшейся из-под брезентового ремня.

Лейтенант поправил пилотку, щелкнул каблуками новеньких кирзовых сапог:

- Шестьдесят второй, товарищ генерал-лейтенант. Занимаем оборону на заранее подготовленных позициях.

- Ну, спасибо тебе, лейтенант,- Рябышев пожал руку офицеру.

Тот смутился, не понимая, за что благодарит его седой, с ног до головы покрытый пылью генерал.

В Сталинграде мы смыли пыль, въевшуюся в поры.

Получили предписание - немедленно выехать в Москву. Вечером сходили в театр, а утром белый двухэтажный красавец-пароход с протяжным гудком отвалил от сталинградского дебаркадера.

Еще не скрылся из виду город, как два "мессершмитта", едва не задевая за мачту, пронеслись над пароходом. Развернулись, зашли вторично. Единственная защита - ручной пулемет, прихваченный предусмотрительным Балыковым. Михал Михалыч приладил пулемет на палубе. Миша Кучин, Рябышев и я бьем из автоматов.

До вечера пароход прячется у берега. Мы уступили свои каюты-люкс детишкам и раненым. Сами ночуем в автомашинах на нижней палубе.

В Камышине прощаемся с белоснежным, изрешеченным пулями пароходом. Проселочными и шоссейными дорогами, через малолюдные деревни, притихшие города, едем в Москву.

На улицах Москвы маршируют допризывники. Девушки, придерживая за веревки, несут пухлый аэростат. На бульваре возле зенитной пушки лейтенант тренирует расчет. У дверей магазинов толпятся очереди.

В высоком доме с тянущимися вдоль всего фасада окнами нас принимает начальник Генштаба генерал-полковник Василевский. Выслушивает доклад Дмитрия Ивановича, встает:

- Сейчас ничего не скажу. Спешу к товарищу Сталину. Зайдите после обеда. Не завтракали? Ступайте в нашу столовую...

В длинных коридорах так мирно и тихо, что перестаешь верить в бурлящие отступающим войском придонские степи. В столовой официантки с белыми наколками, веселые, уверенные командиры. Дмитрий Иванович встретил знакомого, кто-то зовет меня. За соседним столиком подполковник, смеясь, рассказывает, как чуть было - вот умора! - не угодил на машине к немцам.

С удивлением озираюсь по сторонам... Что это - удаленность от фронта? Или им известно такое, чего мы еще не знаем?

- Возможно, вас примет Верховный, - говорит после обеда Василевский. Садитесь за доклад. Пишите подробно и честно.

На полу в номере гостиницы "Москва" разложены карты. С утра до вечера мы ползаем по ним, делаем подсчеты, выписки.

Через три дня старательно переписанный от руки доклад лежит на столе у Василевского.

- Отлично. Все прочту самым внимательным образом, - обещает он. Верховный принять не сумеет, занят. Вам, товарищ Рябышев, завтра со мной вылетать в Сталинград. А вы, товарищ Попель,- в распоряжение ПУРа.