Виктор Васнецов   ::   Бахревский Владислав Анатольевич

Так благочинный твоего дедушку чуть живьем не съел.

– Как?

– Ну, это так говорится – живьем съел. Замордовал, одним словом.

Стряпуха достает свечу, вставляет в светец вместо лучины.

– Сегодня всюду велено свечи жечь. Витя наконец задает свой вопрос.

– А куда ополчение пошло?

– В Крым. За христиан пошли биться!

И понял Витя: надо вырасти богатырем. У богатыря сила, где ее добыть?

Повадился дрова колоть. Конюх Киря смекнул: паренек силу свою ищет, стал указывать на кряжи.

– А ну-ка к этому подступись!

Сосновая чурка в три обхвата. Витя сначала с краев полешки оттяпывал, да сам на себя и рассердился: не силой действует, хитростью. И по центру, со всего маху – а-а-ах! Чурка и распалась надвое.

– Молодец! – похвалил Киря и подкинул березовый чурбанчик, не больно толстый и без сучков вроде бы.

Витя хвать его по центру, а колун отскочил, как от железа.

Топор не просекает, колун не колет. Клин вошел по макушку. Ни туда ни сюда.

– Ничего, – ободрил Киря, – дерево не человек. Не нынче, так завтра поддастся. Не отступай!

И сам ушел по делам: Витю от усталости уже шатает.

Скинул шубейку, снегом умылся, повалил чурбак набок, давай вдоль рубить. Древесина свилеватая, упирается. Зашвырнул Витя в сердцах топор – и домой. Сел книжку читать. Глаза читают, страницы летят, а в голове – пусто.

Черпнул из бадейки кружку квасу – и к поленнице.

Уж рубил он тот чурбак березовый и с обоих концов, и клал его, со стороны на сторону поворачивал. Не дерево – Евпатий Коловрат. Живого места на теле нет, а не раскалывается.

Пошел Витя за околицу. Рук от усталости не чует.

Ели вдоль дороги в инее. Бояре, а не деревья.

Вышел на гору. Окрест поглядел. Леса, снега. Небо, как глаза матушкины, тихое. В воздухе серебряные иголочки посверкивают. Морозно. Ни лесам, ни снегам – конца-края нет. Богатырское место.

Мужик на розвальнях проехал. Не здешний, но Витя, радуясь человеку, снял шапку. Мужик свою приподнял.

«Как богатырь богатырю», – подумалось мальчику, и опять пошел он к несносному чурбану.

Матушка обедать позвала.

А после обеда сражение продолжилось. И тупо бил, и с приглядкой, выбирая податливое место. И в отчаянье – поперек, поперек!

Уж звезда показалась, когда, тяжко заскрипев, разъехался измочаленный чурбан надвое.

Киря тут как тут.

– Ну и дерево! Будто его из конского волоса сплели. Силен, Михалыч! Силен! Я бы этой чурки, право слово, не одолел. Кинул бы прочь, пусть сгниет, проклятая.

У Вити порадоваться сил не осталось. Ушел за баньку, прислонился спиной к срубу и заплакал: каждая жилочка в нем болела и ныла. И ведь еще и горько: чурку жалел. Теперь что? Кинут в печь – и сгорит.

Вот уж педелю метет на дворе. Время от времени Киря ходит на колокольню бить в колокол, подает надежду на спасение сбившимся с пути. Звоны колокола скучные, одинокие…

Ночью Витя слышал, как выли волки. К нему даже батюшка в спальню приходил.

– Не боишься?

– Не боюсь, – сказал правду Витя, а когда отец ушел, представил себе ополчение среди белого поля, метель, волчью стаю и долго, горячо молился о здравии русского воинства.

А с утра все то же. Окна, как бельма. Ветер в трубе кряхтит, ворочается и вдруг стонет, будто кутенку хвост отдавили.

Петяша верхом на кочерге, но копь его тоже понурый, бродит из угла в угол, едва перебирая ногами.

– Потя-молотя, – твердит всадник, – потя-молотя.

– Сегодня потя! – сердится на брата Витя. – Теперь до самого Рождества потя.

«Потя» на домашнем языке постный день, «молотя» – молочный. «Потя» каждую среду и пятницу и по большим постам.

Скучно.

Даже колокол вот уже третий день как не звонит. Батюшка с матушкой в церкви. Стряпуха спит.

– Я как медведь, – говорит она, – меня зимой в сон клонит.

Витя берет с полки журнал.