Война (Книга 2)   ::   Стаднюк Иван

Борис Михайлович, сдерживая в себе желание, чтобы по извечной привычке истинно военного человека не встать, отвечая на вопрос старшего, выдержал прямой взгляд Сталина и с раздумчивой неторопливостью сказал:

- Когда подобный документ подписывают коллективно, значит, каждый в отдельности в чем-то сомневается...

- А вы разве сомневаетесь в правильности этого шага?

- Нет, я не сомневаюсь. Трагедия генералов Павлова, Климовских, Григорьева, Клыча, Коробкова... меркнет на фоне трагедии десятков и десятков тысяч людей, погибших или оказавшихся в плену у немцев.

- А потеря территории, а уничтожение нашей авиации, а захват фашистами наших складов?! - Сталин смотрел на маршала с холодным прищуром глаз.

- Да, - согласился Шапошников, - и все это, вместе взятое, привело к тому, что надо было решиться на такой трудный, но в условиях военного времени правомерный шаг, о котором в назидание должен узнать весь командный и политический состав Вооруженных Сил... А относительно моей подписи на телеграмме... я считаю, что это прерогатива наркома обороны... Заместителю наркома, каковым является ваш покорный слуга, по неписаному военному этикету не полагается подкреплять своей подписью подпись наркома, да еще и председателя Ставки.

- А мы, значит, нарушили прерогативу? - спросил маршал Ворошилов, сделав ударение на слове "нарушили".

- Почему же? Вы, Климент Ефремович, член Политбюро и член Ставки Главного командования. - Борис Михайлович извинительно улыбнулся.

- Меня удовлетворил ваш ответ, товарищ Шапошников, - спокойно сказал Сталин и, подойдя к столу, начал набивать трубку. После небольшой паузы он опять обратился к маршалу: - Вы, Борис Михайлович, лучше меня знаете руководящие военные кадры. Не могли бы вы назвать десяток фамилий людей, кого можно бы прямо сегодня назначить командармами?

- Надо подумать и посоветоваться, - с готовностью ответил маршал, а затем, колеблясь, спросил: - А нельзя ли вернуть в армию нескольких талантливых людей... репрессированных или отстраненных, как я убежден, по недоразумению? Они могли бы сейчас командовать армиями...

Опять наступила тревожная тишина. Сталин молчал, молчали и все остальные, а маршал казнился в душе, что с ходу не нашел убедительных слов о невиновности тех, кого он имел в виду.

- Назовите нам бывших военных, за которых вы можете поручиться... тихо, будто с досадой, проговорил Сталин.

- Я мог поручиться за тех и за таких, какими знал их до ареста, - с непроизвольной отчужденностью ответил Борис Михайлович. - А какими они стали сейчас, я не знаю... Но я могу назвать несколько фамилий... Боюсь только от волнения запамятовать кого-нибудь...

- Вы спокойно подумайте, - с твердостью выговорил Сталин, - вспомните кого надо и завтра доложите мне.

- Слушаюсь, товарищ Сталин... Среди них есть настоящие военные, умные головы...

- Будем считать, что с этим вопросом покончено, - мрачновато сказал Сталин.

Бесшумно открылась дверь кабинета, и вошел генерал армии Жуков, держа под мышкой красную папку.

- Разрешите, товарищ Сталин, докладывать? - густым уверенным голосом спросил он, скользнув невеселым, усталым взглядом по лицам членов Политбюро и Государственного Комитета Обороны.

- Пожалуйста, докладывайте, - разрешил Сталин; он зажег спичку и начал раскуривать трубку.

На стол, покрыв зеленое сукно, легла оперативная карта с синими и красными, будто придавившими ее, стрелами, разграничительными линиями, рубежами, обозначениями и надписями. Кажется, в кабинет зримо ворвалась война, с холодящими душу тревогами, с задымленными горизонтами, с муками и надеждами.

А там, за гремящими далями, в черном фашистском логове, Гитлер и его приспешники уже предвкушали торжество победы. Они были уверены, что война ими выиграна.

Война же только начиналась.