Воспоминания бывшего секретаря Сталина   ::   Бажанов Борис

Во время ленинского доклада придворный фотограф (кажется, Оцуп) делает снимки. Ленин терпеть не может, чтобы его снимали для кино во время выступлений — это ему мешает и нарушает нить мыслей. Он едва соглашается на две неизбежных официальных фотографии. Фотограф снимает его слева — тогда в глубине в некотором тумане виден президиум; потом снимает справа — виден только Ленин и за ним угол зала. Но на обоих снимках перед Лениным — я.

Эти фото часто печатались в газетах: «Владимир Ильич выступает последний раз на съезде партии», «Одно из последних публичных выступлений т. Ленина». До 1928 года я фигурировал всегда вместе с Лениным. В 1928 году я бежал за границу. Добравшись до Парижа, я начал читать советские газеты. Скоро я увидел не то в «Правде», не то в «Известиях» знакомую фотографию: Владимир Ильич делает последний политический доклад на съезде партии. Но меня на фотографии не было. Видимо, Сталин распорядился, чтобы я из фотографии исчез.

Этой весной 1922 года я постепенно втягивался в работу, но больше изучал. Наблюдательный пункт был очень хорош, и я быстро ориентировался в основных процессах жизни страны и партии. Некоторые детали иногда говорили больше долгих изучений. Например, я мало что могу вспомнить об этом XI съезде партии (1922 года), на котором я присутствовал, но ясно помню выступление Томского, члена Политбюро и руководителя профсоюзов. Он говорил: «Нас упрекают за границей, что у нас режим одной партии. Это неверно. У нас много партий. Но в отличие от заграницы у нас одна партия у власти, а остальные в тюрьме». Зал ответил бурными аплодисментами.

(Вспомнил ли об этом выступлении Томский четырнадцать лет спустя, когда перед ним открылись двери сталинской тюрьмы? Во всяком случае он застрелился, не желая переступить её порог.) Справедливость требует отметить, что в тот момент я ещё питал доверие к своим вождям: остальные партии в тюрьме; значит, так и надо и так лучше.

В апреле-мае этого года я отдал себе отчёт в том, как происходит эволюция власти. Было очевидно, что власть всё больше сосредоточивается в руках партии, и чем дальше, тем больше в аппарате партии. Между тем мне бросилось в глаза одно важное обстоятельство. Организационные формы работы партии и её аппарата, которые определяли эффективность работы, были сформулированы в виде её устава. Но устав партии в основном имел тот вид, в каком он был принят в 1903 году. Он был немного изменён на VI съезде партии летом 1917 года. VIII партийная конференция 1919 года внесла тоже некоторые робкие изменения, но в общем устав, годный для подполья дореволюционного времени, совершенно не подходил для партии, находящейся у власти, и чрезвычайно стеснял её работу, не давая ясных и точных нужных форм.

Я взялся за работу и составил проект нового устава партии. Переделал я его очень сильно. Проверив всё, я напечатал на машинке два параллельных текста: налево — старый, направо — новый, подчеркнув все изменённые места старого и новые места моего текста.

С этим документом я явился к Кагановичу. Его секретарь Балашов заявил мне, что товарищ Каганович очень занят и никого не принимает. Я настаивал:

— А ты всё-таки доложи. Скажи, что я по очень важному делу.

— Ну, какое у тебя может быть важное дело, — урезонивал меня Балашов.

— А ты всё-таки доложи. Не уйду, пока не доложишь.

Балашов доложил. Каганович меня принял.

— Товарищ Бажанов. Я очень занят. Три минуты — в чём дело?

— Дело в том, товарищ Каганович, что я вам принёс проект нового устава партии.

Каганович был искренне поражён моей дерзостью.

— Сколько вам лет, товарищ Бажанов?

— Двадцать два.

— А сколько лет вы в партии?

— Три года.