За Волгой земли для нас не было. Записки снайпера   ::   Зайцев Василий

И память уносит меня к далеким берегам Тихого океана, где я прослужил пять лет. Вспомнился Владивосток таким, каким увидел его впервые.

Эшелон с новобранцами пришел к станции Владивосток под утро 3 февраля 1937 года. Темнота отступала медленно, воздух редел, все яснее вырисовывались пригородные строения. Мы с радостью оставляли свои прокуренные вагоны-теплушки. Шли по мостовой по два человека. Когда поднялись на гору, то увидали море, покрытое серым панцирем льда.

— А где же морские волны?..

— Разговорчики в строю! — прервал меня старшина.

Прошли несколько кварталов и оказались перед красными воротами, над которыми красовалась надпись: «Гарнизонная баня». Букву «Б» кто-то залепил грязью, и мы читали «Гарнизонная аня».

Вошли во двор. Перед нами, заскрипев тормозами, остановился грузовик. Рядом с водителем сидел рыжий матрос в бушлате. Он рывком отбросил дверь кабины, встал на широкую подножку, большими синими глазами начальственно окинул новобранцев, сдвинул на затылок бескозырку с длинными лентами, как бы говоря: вот я какой. Тут же состоялся весьма привычный разговор.

— Здорово ли приехали, салажатки?

— Благодарствуем. Как бы в дороге ни барахтались да ни скреблись, но до Владивостока добрались.

— Молодцы, видать, хорошими будете моряками.

— Отколева тебе знать, какими мы будем моряками?

— Отколева, отколева, — передразнил матрос. — Складно отвечаешь, да глупо. Ну ничего, пару раз на губе посидишь, тогда быстро поумнеешь.

— А что такое губа?

— Матросский курорт. Направляют туда по выбору. Я по знакомству могу тебе устроить суток пять для начала.

— С кем имеем честь вести речь?

Матрос сделал удивленное лицо, глаза округлились, стали еще больше, и он спросил меня:

— Вы ехали через Хабаровск и разве на подступах к Владивостоку вам не сказали, что все ваше грязное гражданское обмундирование поступает хозбатлеру Николаю Куропию. Николай Куропий — это я…

Мы внимательно слушали матроса-балагура и по своей гражданской неосмотрительности шутили с ним на равных.

— Ну хорошо, это не ваша вина, за эту оплошность я вздую начальника Хабаровского вокзала. А сейчас вам придется немного поработать.

Он провел нас в баню и скомандовал:

— Раздевайтесь до маминого белья…

Прошло несколько минут, и мы, уральцы-земляки, уже не узнавали друг друга. Узелки с нашими костюмами, обувью и рубахами увез Николай Куропий, и вместо него здесь появился старшина, который назвал себя:

— Ильин Василий Георгиевич, — и, помолчав, пояснил: — Без тельняшки нет матроса. Сейчас вы получите их. Но чтобы тельняшка припала к вашему телу надолго, навсегда, необходимо хорошо мыться, остричь мохнатые головы. Чистоплотность — залог здоровья и матросской силы…

Мои товарищи в одном «мамином белье» получили, машинки, стригут друг другу головы. Вот и мой чуб повалился клочками волос под ноги. На душе стало грустновато: прощай, чубастая юность…

Кругом шумела вода, пыхтели, кряхтели намыленные здоровенные парни. Таза у меня не было, мочалки тоже не досталось. Ходил я между скамейками, как оглохший. Все кричат, плескаются, радуются, как дети. Только одному мне невесело. Походил-походил, потом сел на угол скамейки и решил немного подождать, пусть, думаю, схлынет основная масса народа, а потом и я помоюсь. Долго засиживаться мне не пришлось: около меня уселся с огромным тазом голый костлявый парень. Тело его было сухое, бугристое, как скрученное из каната.

— А ну-ка, давай, приятель, помоемся вместе.

Я поднял голову и снова увидел добрые, черные глаза старшины Ильина. Я обрадовался:

— Как хорошо, что вы оказались около меня. Это нас сводит судьба.

— Может быть, и судьба, только я смотрю, сидишь ты один, а у меня нет напарника, вот я и подсел к тебе.