Естественная убыль   ::   Лаврова Ольга

Все равно магазинщики вам скажут.

– Почему акт подписали в одиночку?

– Дай на подпись – дай и за подпись. А так – режим экономии.

Ревизор ткнул Кудряшова в экземпляры накладной – тексты непозволительно различались. Тот сослался на ошибку и возобновил свои оправдательные речи:

– Дело наше такое – пищевое, торговое. Не нами это заведено, не нами и кончится. Если хотите знать, еще в древнем мире у торговцев и воров был один бог-покровитель, даю слово!

– Это Гермес, что ли?

– Не помню, как его там звали, а сам факт знаменательный. Вот сидите вы и честными ручками на меня протокол строчите. А ведь могла судьба сыграть иначе: вы бы кончили по товароведению, а я – по юридической части. И могло бы сейчас все наоборот повернуться. Сколько угодно!

Знаменский отмахнулся.

– Ну как вы не хотите понять? Сначала боишься проторговаться. Чтоб недостачи не было, создаешь запас. Получил излишки – куда девать? За них же при ревизии тоже спросят!

– Все ставите с ног на голову. У купца были предусмотрены нормы естественной убыли?

– Раньше? Вроде нет.

Естественная убыль, естественка. На случай, если усох; товар, попортился, мыши погрызли. Ох, эта естественка! Помоют пол в магазине перед ревизским снятием остат­ков – повысится влажность, и сразу прибудут сотни килограммов всего, что хранится в подсобках, – мука, крупа, сахарный песок, колбаса. На городских элеваторах малейшее изменение температуры дает лишние тонны продуктов. А на холодильниках? Подумать страшно: уба­вил на один градус заморозку (влага вымерзает или примерзает) – и вывози сотни тонн неучтенного мяса, рыбы, масла и прочего.

Старорежимный купец обходился без естественки, не было ее, зато был хозяин. Хозяин исчез. Радовались, что навсегда. И пошла естественная убыль. Если б только крупы! Бережливости, порядочности, совести.

– Что вы мне рассказываете? Зачем вам всем крутиться, ловчить? У вас есть нормы естественной убыли. И нормы такие, что на них можно жить припеваючи. Даже начальство прикармливать, даже сохранять честность.

– Честность? Вон вы Масловой поверили, а она фюить!

Знаменский вздрогнул.

– Откуда сведения?

– Слухом земля полнится, – злорадно сказал Кудряшов. Он посмаковал гол и добавил: – Это по-вашему можно припеваючи, по вашим нищенским, извините, потребностям. А у меня запросы! И у начальства…

Он все булькал и булькал, поучая Знаменского. Мо­дернизация, реорганизация, максимальное использова­ние, профессиональное мастерство, перевыполнение… рот набит официальной фразеологией. Для разнообра­зия – Гермес, «плебейство» и тому подобное. В квартире (даже в ванной) иностранные журналы с яркими кар­тинками – претензия на образованность. А пишет «риорганизация» и даже «жыры».

Зазвонил внутренний телефон, ближайший ревизор отреагировал:

– Знаменского? Есть Знаменский.

– Давайте, кто там, – сказал тот.

Голос Масловой подбросил его со стула, выпрямил.

– Где вы находитесь?! Поднимайтесь ко мне в каби­нет, заказываю пропуск!

Она вошла тихая, покаянная. На висках седина!.. Н-да, любовь. Жестокая подчас штука.

– Мне очень жаль, что все так получилось, но…

– Вы ко мне из дома, Ирина Сергеевна?

– Нет.

– С мужем виделись? Он вас обыскался.

– Нет.

– Так… – Знаменский по памяти набрал номер. – Ни­колай Семенович, ваша жена у меня… Да, получите из рук в руки через час-полтора. И не забывайте наше условие.

Женщина съежилась и не знала, как вымолвить, что домой ей нельзя, что все порушилось.

– Ирина Сергеевна, он счастлив, что вы вернетесь, – раздельно проговорил Знаменский. – Он намекал, что виноват перед вами, он погорячился.

Воскрешение. Будто обрызгали живой водой.