Железная женщина   ::   Берберова Нина Николаевна

Когда через десять лет Локкарт писал об этом, он назвал Петерса «странным человеком».

Шесть дней он не мылся, не брился, не менял белья. Теперь он, несмотря на тяготевшую над ним угрозу Ревтрибунала, чувствовал себя почти счастливым. Он раскладывал пасьянсы – Мура прислала ему колоду карт, она подумала обо всем: о вечном пере, о блокнотах и носовых платках… Особенно его тронул ее выбор книг, и действительно этот выбор говорит многое о ее вкусах и интересах в это время: здесь были Фукидид и Ранке, Шиллер, Стивенсон, Ростан, Зудерман, жизнь и переписка Маколея, Киплинг, Карлейль, «Против течения» Ленина и Зиновьева и Уэллс.

Когда через несколько дней после этого Локкарт увидел входящего в его убежище Карахана, он прямо сказал, что знает, чей был донос, и что донос ложный: Маршан передал копию своего рапорта Пуанкаре советским властям. Карахан, который обычно брал в разговоре с Локкартом шутливо-иронический тон, взглянул в глаза Локкарту чуть насмешливо, чуть хитро: «Он передал нам свой рапорт и список имен присутствовавших на тайном собрании у американского генерального консула», – сказал он. Локкарт расхохотался: «Меня там не было!» – воскликнул он. «Да, – ответил Карахан с обычной своей полусерьезной медлительной манерой, – вы, вероятно, правы: вас там как будто не было» [24] . И он перешел к очередным политическим новостям: он сказал, что на этот раз они превосходны: англичане очень слабо продвигаются на севере России, большевики бьют чехов в Сибири и гонят их на восток. И между прочим, союзники одерживают победы у себя, по всему западному фронту, и немцам скоро придет конец. А Австрия и Болгария накануне сдачи.

Да, это были новости действительно добрые, и теперь, когда Мура – на свободе, а война его родины с Германией идет к победному концу, ему остается только ждать решения своей судьбы.

Локкарт, судя по своим многочисленным книгам о себе самом и своем прошлом, был человек своего поколения, т. е. лишенный чувства трагического, и это спасало его от страха и трепета перед надвигающимся судом и разлукой с той, которая столько значила в его жизни. Она, несмотря на их близость, в эти недели сидения в заключении начала для него заволакиваться какой-то странной и темной загадкой, которую разгадать он не мог, ни теперь, ни после. Но благодаря отсутствию чувства трагического и при наличии прочно укоренившегося самоуважения и врожденной привычки не только не высказывать слишком громко сильных и необузданных чувств, но и не позволять им внутри себя управлять его настроениями он стал замечать, что в нем теперь постоянно, как никогда прежде, появляется налет самоиронии, без которой англичанин, как кажется, не мыслит созерцания ни себя, ни своей судьбы. Это помогало Локкарту в дни, несомненно грозившие ему двойной катастрофой – личной и общественно-политической: бессрочной разлукой, если не разрывом, с Мурой и разрушением его карьеры дипломата, сделавшего цепь крупных ошибок, в которых он мог винить только самого себя. Так что выходило, что если даже спасена будет жизнь, то все равно эта жизнь будет навсегда исковеркана.

В его коридоре появилась женщина. Нет, это не была Мура. Это была Мария Спиридонова, левая эсерка. Он молча поклонился ей, когда они встретились, и она ответила ему. Она была больна и нервна, с черными тенями под глазами, и выглядела намного старше своих лет. Тут же на прогулке он увидел генерала Брусилова. Он гулял, тяжело опираясь на палку. Впоследствии он был выпущен на свободу и реабилитирован.

22 сентября в кремлевскую квартиру Локкарта вошел Петерс, улыбаясь и держа за руку Муру.