Живая память   ::   Лопатин Степан Семенович

- Приступ аппендицита, - констатировал фельдшер, - надо госпитализировать. Оставайтесь-ка тут, в освобожденном городке, ждите медсанбат. С вами будет санитар.

Освобожденный городок Думиничи, еще дымящийся, являл картину полного разрушения. Мы вошли в проходную будку какого-то завода, чудом уцелевшую, оказавшуюся одинокой среди сплошных развалин.

В будке размером четыре на четыре метра ютились десятка полтора женщин и детей, оставшихся без крова. Мое состояние настолько было плохим, что пришлось потеснить этих женщин. В одном из углов освободили место на полу, и я тут же свалился спать. Солдат, как бессменный дневальный, устроился у моих ног.

Я плохо помню семь дней, проведенных в будке. Медсанбат мы не дождались - он прошел другой дорогой.

Однажды, проснувшись, я захотел есть. Запас продуктов кончился. Мы разделили последний сухарь.

- Пойдем, Иван, нечего занимать чужую жилплощадь.

Вышли утром, а своих разыскали только вечером, пройдя расстояние по прямой километров пятнадцать. Этот день запомнился мирными полями и тишиной вокруг, как будто войны рядом нет. Дальний и глухой гул артиллерии был всего лишь ориентиром, напоминавшим, куда и зачем нужно идти.

К середине апреля дороги настолько развезло, а низины залило водой, что связь с продовольственными складами почти прекратилась.

Не было соли. Запасы ее израсходовали. Вместо овса и сена на корм лошадям стали собирать солому, рубить на сечку, смачивать подсоленной водой. Так поддерживали лошадей. Но и солому найти было непросто. Считали удачей, если попадалась постройка с соломенной крышей - крышу расходовали на корм.

Не было соли, не стало хлеба и сухарей.

Старшина окольными путями добирался иногда до складов, но они пустовали - вражеская авиация препятствовала снабжению по железной дороге.

Трудно приходилось и лошадям. Мы имели семьдесят одну единицу, из них двадцать четыре перевозили пушки и зарядные ящики. Тяжелым, но совершенно необходимым грузом был запас снарядов, другое батарейное имущество.

Чтобы поддерживать лошадей, приходилось на корм им рубить ветки кустарников...

* * *

Нам приказали сменить ОП, уйти из болотистой низины, которая вот-вот зальется водой, переместиться вправо, в сторону небольшой возвышенности, на два километра.

Смену позиций начали утром. Шестерки лошадей выдернули орудия из окопов и сравнительно быстро доставили на дорогу. И вот тут, на дороге, началось...

Укатанная зимой, она оказалась теперь рыхлой - колеса проваливались чуть ли не по ступицу. Свернуть на обочину нельзя - сугробы глубоки. Лошади истощены, их ноги проваливались, коняги неуверенно переступали перед собой - нервничали. Мы подкапывали снег под колесами, наваливались на колеса сами, делали рывок, катились три - пять - десять метров, и все начиналось сначала - пушки оседали. Потом облегчили лафеты, убрав с них поклажу, освободили передки от снарядов, но движение не ускорилось. Мы брались за каждую пушку всеми расчетами сразу - за первую, потом за вторую, за третью, за четвертую, но темп оставался черепашьим. Пушки мы катили на себе упряжки дергались, иногда падали, их усилия не были одновременными.

Вконец измотанные, задачу все же выполнили. На два километра пути по апрельской дороге 1942 года понадобилось десять трудных часов. Только к вечеру мы одолели эти два километра. Средняя скорость движения составила двести метров в час. С такой скоростью двигаться нам не приходилось и не пришлось более никогда. Это былj еще одно тяжелое испытание.

* * *

Уже более месяца я болел, молча превозмогая физические страдания. Боевая работа с частыми маршами и постоянные нагрузки, нервное напряжение мешали выздоровлению. Рана на руке не заживала.