Мысли в пути   ::   Долецкий Станислав Яковлевич

Оттого и свежевыглаженный халат пахнет так вкусно, и непривычно беспокоят завязки на кистях рук.

Вот и звонки.

Я с нетерпением смотрю на старшего товарища. Он через маленькое окошечко получает путевку.

"Куда?" - спрашиваю его одними глазами (так спросить неудобно).

Пробежав листок, быстро идет, на ходу оправляя смявшуюся полу халата.

- Стадион - несчастный случай!

Заходим за врачом. Она - немолодая, но бодрая и энергичная женщина.

Шофер и машина ждут нас.

Мягкое сиденье. Толчок. Выезжаем на улицу. Скорость.

Где-то свистит запутавшийся в щели ветер.

Перекресток. Красный свет.

Сирена вторит шуму мотора, но тревожно и громко.

Скрежещут тормоза. Одна, другая - останавливаются машины, готовые мгновение назад пересечь нам дорогу.

Это уже позади.

Новый перекресток, новая улица.

Посредине двое. Тесно прижавшись, медленно идут, ничего не видя. Сигнал. Еще сигнал. Сирена. Их чувства принадлежат друг другу. Для нашей большой рычащей машины там нет места.

И лишь когда шины, цепляясь за асфальт, прочертили на нем две широкие тёмные полосы и машина резко остановилась около них, - оба кинулись в разные стороны.

Стадион. Большие голубые ворота. Зелень деревьев. Цветные майки и загорелые тела. Нас провожают глазами.

Один в рубашке, пропотевшей на спине, стоит на подножке, указывая дорогу.

Впереди толпа. Въезжаем на зеленый ковер.

Люди, не торопясь, расступаются. Я беру тяжелый ящик. В нем все.

"Долго ждали вас", - говорит кто-то. Но я не слушаю - смотрю вперед. Девушка лежит на траве беспомощно и жалко. Длинные ноги, стройные, бронзовые от солнца, полусогнуты. На рассыпавшихся каштановых волосах полотенце, белое, с бурыми пятнами крови. Она тяжело дышит. Виновато улыбаясь, говорит:

- Вот видите как. А я ничего не слыхала. Девчата кричат: "Вера, Вера!" - а я не обернулась, упала, будто толкнул меня кто.

Устав, замолчала.

Рядом лежит граната, блестящая и спокойная в зеленой траве.

- Я сама, сама!

Она с трудом встала и, опираясь на наши руки, пошла. Полотенце падает, оставляя на майке темный след.

Дверца машины открыта, и мы ее бережно укладываем на клеенку носилок. Она зарывается лицом в белую мягкость подушки и закрывает глаза.

Я сижу рядом с шофером, часто оглядываюсь, слушаю. Она вначале весело отвечает на вопросы врача. Быстро что-то говорит. Потом медленнее и медленнее. Замолкает.

У больницы выносим ее: сзади открываются дверцы, выдвигается металлическая рама. По ней легко катятся носилки на маленьких колесах.

В комнате тихо и светло.

Теперь видно, как ей плохо. Глаза полузакрыты синеватыми веками. В ушах - капли крови. Рот открыт, и губы сухи.

Пока я смотрю, формальности окончены.

Медленно спускаюсь по каменным ступенькам. Нажимаю на холодный никель ручки и сажусь в глубину машины.

Мы едем и молчим.

Громкая и резкая сирена далеко, а здесь нет никаких мыслей.

Пусто и тоскливо.

Тогда я, наверное, по-настоящему понял, какую нелегкую специальность выбрал, какая ни с чем не сравнимая ответственность ложится на плечи врача, борющегося за жизнь человека, и какое удовлетворение испытываешь, если удается хоть чем-нибудь помочь.

В этом отношении нас, третьекурсников, ошеломила хирургическая клиника. Здесь решительно и уверенно спасали людей. Буквально за секунды. Умиравший на наших глазах человек преображался и через две-три недели здоровым выписывался домой. Очевидно, именно с тех пор я убежден, что скальпель зачастую решает дело.

В яузской больнице "Медсантруд", где размещалась кафедра общей хирургии, мы попали под обаяние двух хирургов. Один и тот же курс, но совершенно по-разному читали доцент Владимир Иванович Астрахан и профессор Илья Львович Фаерман.