Амулькантарат   ::   Сергеев Иннокентий

Откуда они их несут? Кто приказал? Как они вообще здесь оказались? Совершенная неразбериха,- дело дошло до оскорблений,- которая вполне могла закончиться побоищем; так я услышал звук как будто оплеухи, и ещё - как будто падающего тела. Может быть, меня это и не касалось, и не то чтобы я испугался чего-то, а просто, что мне тут было делать?

Ах, почему я не последовал за ней, зачем я послушался её, подчинился её приказу, брошенному как бы невзначай, небрежно, неужели я всерьёз полагаю приказ этот убедительным доводом, ведь, может быть, уже через какой-нибудь десяток шагов она раскаялась в нём, однако, раз уж я ему с такой готовностью подчинился, почла за лучшее не возвращаться и оставить всё как есть; что было бы дурного, если бы я последовал за ней? Она пожурила бы меня, упрекнула, быть может, но во всяком случае, она не стала бы относиться с чрезмерной строгостью к влюблённому, желающему непременно, во что бы то ни стало, следовать за своей возлюбленной, куда бы они ни шла. Она могла надуться и замолчать, она могла даже позабыть обо мне, робкой тени, следующей за ней как паж или как телохранитель, задуматься о чём-нибудь другом, о каком-нибудь пустяке, и забыть о безмолвном своём обожателе, но разве было бы тогда моё положение хуже, чем теперь? Зачем я послушался её!

Я шёл на свет огней, и проходил мимо, а они горели всё так же, уже за моей спиной, и я подходил к статуям, неподвижным мраморным изваяниям,- на их лицах ровный голубоватый свет или розовый, белый, и мрамор искрится как снег,- они встречали своими глазами мои, но я проходил мимо, а они всё так же смотрели перед собой, и ни одна из них не повернула головы, не изменила позы, недвижные, бесчувственные, стояли они и смотрели перед собой, туда, где только что был я, не замечая, что меня уже нет, не зная этого. Пустые, они смотрели в пустоту, всегда в пустоту. Так я шёл мимо них, от одной к другой; слёзы высохли уже на моём лице, и оно казалось чужим, вчерашним. Но это было моё лицо, и это был всё тот же вечер. Слышишь? Это скрипки. Или это уже другая музыка? Это всё та же музыка. И я проходил мимо картин на стенах, лица на портретах улыбались мне, смеялись или хмурились, испытующе изучали меня и следили за мной, провожали меня взглядом, но я уходил дальше, а они не могли следовать за мной и отпускали меня, оставаясь там, где они были, нарисованные на холстах. И я выходил из темноты на свет и снова уходил в темноту, а свет оставался там, где он был, и не светил мне больше, и тень моя, что была за мной, становилась впереди меня и удлинялась, и снова исчезала, а огонь фонаря горел всё так же, уже за моей спиной. И я шёл к новому огню, и всё повторялось, и мне казалось, это всё тот же огонь уводит меня всё дальше.

И когда я возводил глаза вверх, я видел тяжёлые своды, и там были изогнутые углы, застывшие линии арок, иногда я мог различить росписи, они изображали царей и нимф или рыцарей и их воинства, порою роспись была такой стёртой, что невозможно было что-либо разобрать на ней, порою своды вовсе тонули в плотной, непроницаемой тьме, я видел высокие окна, забранные ажурной решёткой, и за решёткой было темно, была ночь, я не останавливался, у меня начинала болеть шея, и я опускал голову. Меня знобило, я никак не мог согреться и пожалел, что не захватил с собой плед, оставил его там, где-то там, далеко, где было тепло, но странно, я не жалел, что ушёл оттуда. Я устал. Мне было безразлично. И когда я проходил мимо людей, я не смотрел на их лица, хотя, быть может, я шёл туда, откуда пришли они; они шли мне навстречу и уходили туда, откуда шёл я.

Я услышал крик, сдавленный, как будто испуганный: "Вот он!" Я медленно повернулся. По лестнице слева позади меня, покрытой тёмным ковром, спускались двое. Одного из них я как будто где-то уже видел, но не мог вспомнить, где.