Арсик   ::   Житинский Александр

Потом он долго возился с доской, прилаживая к ней источники света и разные фильтры, с помощью которых он облучал лук.

Шурочка и Катя трудились над моей установкой, водя пальцами по схеме. При этом они успевали что-то обсуждать. Мелькали мужские имена и местоимение «он». Игнатий Семенович читал журналы и делал выписки. Время от времени он жаловался, что пухнет голова. Меня это особенно раздражало.

— Между прочим, красный цвет не имеет никакого отношения к любви, — сказал вдруг Арсик.

Лаборантки тут же прекратили работу и уставились на Арсика. Тема любви была для них животрепещущей.

— Арсик, поясни свою мысль, — сказала Катя.

— Любовь — это нечто желто-зеленое, — продолжал Арсик. — В основном, три спектральные линии.

— Желто-зеленое! — возмутилась Шурочка. — Ты, Арсик, ничего в любви не понимаешь!

— Совершенно верно, — сказал Арсик. — Но длины волн, соответствующие любви…

— Арсений, — сказал я. — Не отвлекай народ по пустякам.

Теперь уже лаборантки с возмущением уставились на меня. Они, конечно, полагали, что любовь важнее измерительного устройства, над которым они корпели. И вообще важнее всего на свете. Эта мысль старательно насаждается искусством, литературой и средствами массовой информации. По радио только и слышно, как поют: «Любовь нечаянно нагрянет…», «Любовь — кольцо, а у кольца начала нет и нет конца…» — и прочую галиматью. Любовь между тем встречается так же редко, как талант. Никакие песенки не помогут стать талантливым в этом вопросе.

— Очень странно, Геннадий Васильевич, — заметила Шурочка. — В вашем возрасте встречаются мужчины, которые еще способны любить.

— Зато в вашем возрасте, Шурочка, редко встретишь человека, способного думать и рассуждать. К сожалению, — сказал я.

— Подумаешь! — обиделась Шурочка. — И носитесь со своим умом, никому он не нужен.

— Диспут окончен! — объявил я. — Все обсуждения переносятся на послерабочее время.

В лаборатории стало тихо. Шурочка и Катя не отвлекаясь работали. Арсик припал к окулярам установки, крутя пальцами какие-то ручки. Глаза его были закрыты окулярами, но рот расплылся в блаженной улыбке. Потом губы сложились трубочкой, и Арсик издал звук, похожий на поцелуй.

— Я вас любил, любовь еще быть может, — сказал он.

— Арсений! — негромко, но внушительно сказал я.

Арсик оторвался от окуляров. В глазах его была безмятежная мечтательность. Она совершенно не соответствовала моим представлениям о работе, физике, деловой атмосфере и научном прогрессе. Она не соответствовала также моему настроению. Уже два месяца мы топтались на месте. Мы транжирили время. У меня даже появилась мысль, что мы все ждем пенсии, как Игнатий Семенович. Не все ли равно, сколько ждать — два года или тридцать лет? Все эти соображения действовали мне на нервы и выводили из себя.

— Будь любезен через три дня представить мне письменный отчет о проделанной работе, — сказал я Арсику.

Самое интересное, что больше всех испугался Игнатий Семенович. Он сделал сосредоточенное лицо, стал рыться в столе, достал кучу толстых тетрадей с закладками, всем своим видом изображая деятельность. Арсик же, не меняя позы, протянул руку вниз и вынул откуда-то листок бумаги. Он черкнул на нем несколько строк, изобразил какую-то схему и, подойдя ко мне, положил листок на мой стол.

— Вот, — сказал он. — У меня готово.

Там было написано: «Отчет о проделанной работе. Появилась одна идея. Оптическое запоминающее устройство». Дальше шла схема и несколько формул.

Первым делом я подумал, что Арсик издевается. Но потом, взглянув на формулы, я убедился, что идея заслуживает внимания. Арсик предложил запоминающий элемент, представлявший собою систему трех зеркал сложной формы. В одну из точек системы вводится объект.