Атенаора Меттер Порфирола   ::   Грушко Елена

"Будет ли завтра что-то интересное на пленке?" - с привычной безнадежностью подумал Белозеров, потому что от каждой съемки он ждал большего, чем все остальные члены экспедиции. Хотя об этом никто не догадывался...

Вдали слева, Белозеров знал, тянулся архипелаг Нирайя, но его можно было бы определить сейчас лишь по заунывному, жалобному трубному звуку, долетавшему до слуха. Откуда-то раздался столь же раздирающий; жутковатый отклик. "Не иначе Тритон, сын Посейдона и Амфитриты, вызывает бурю!" - усмехнулся Белозеров. Но, сколько ни вглядывался, он ничего не мог разобрать в ночи, кроме смутно белеющих барашков, разбегающихся из-под носа корабля, а все вдали было густо-черным, мягким, непроницаемым, словно бы окутанным бархатом. И только высокое небо оставалось удивительно ясным.

"Месяц ты месяц, серебряные рожки, золотые твои ножки!" улыбнулся Белозеров тонкому блистающему серпу и замер, мгновенно околдованный светлоокой ночью.

Он смотрел ввысь, позабыв о времени, блуждая взором по тропам созвездий, и, невольно содрогаясь от беспредельной красоты, вспоминал, что маори называют звезды детьми света. Улыбнулся счастливо, увидев, что на южном склоне небес повисла звезда-гостья с длинным шлейфом... и вдруг чьи-то железные пальцы вцепились в его плечи, стиснули горло, забили в рот кляп, опутали, набросили на голову мешок, подхватили - и потащили бог весть куда.

Загипнотизированный немигающим взором Вселенной, убаюканный мерным движением корабля, Белозеров и шевельнуться не успел, а потом и не смог бы, так был спеленут. Шагов тех, кто нес его, он не различал только ветер бродил вокруг да около, - и вот руки, держащие его, разжались - и он всем телом, всем сердцем ощутил глубину бездны, в которую падал...

*

"Местное население к нам исключительно доброжелательно!" почему-то эти слова капитана "Андромеды" были первыми, пришедшими на ум Белозерову, когда он очнулся... И впрямь - в устремленных на него взорах не было вражды, скорее, печаль и затаенный страх. Он приподнялся и сел, потому что никакие путы его не связывали, уже не ожидая увидеть пляшущих кругом каннибалов в ожерельях из человеческих зубов, с человеческими позвонками вместо кастаньет. Рядом с ним в терпеливых позах сидели седовласые, красивые, смуглые старики в просторных белых одеяниях. Время от времени один из них поднимался и, отойдя чуть в сторону, трубил в огромную витую раковину, увидев которую, Белозеров сперва радостно вскинулся, а потом разочарованно поник: опять не то, не то! Пора уж и утратить надежду...

Но тут же он встряхнулся, опомнился: где я, что происходит?!

Горели костры - от них было совсем светло. "Надеюсь, это не для того, чтобы меня зажарить", - не очень уверенно подумал Белозеров.

Не надо быть, конечно, ясновидцем, чтобы угадать, отчего заволновался европеец, ночью похищенный в открытом море с корабля и оказавшийся вдруг черт знает где, поэтому один из стариков сделал успокаивающий жест и произнес очень длинную фразу, из которой смутно знакомыми Белозерову показались только три слова; звучали они примерно так: "палайа", "потвиа", "наос". Мозг зацепился за них потому, что ощутил их фонетическую и морфемную отчужденность от остальных составляющих фразы, при том, что они все же были в явном синтаксическом ладу с другими словами. И с изумлением Белозеров подумал, что если бы старик обратился к нему на древнегреческом, то эти три слова означали бы: "древняя", "владычица" и "храм".

Заметив блеск понимания в глазах пленника, старик выжидательно замер, однако тут же догадавшись, что это случайность, перешел на дикую смесь английского и испанского. Белозеров еще больше изумился и попытался вникнуть в речь старика, изредка перебивая его вопросами и уточнениями.