Господин Никто   ::   Райнов Богумил

- Готов работать хоть на самого черта, только не возвращайте меня в Болгарию или в тюрьму.

- Мы вам предлагаем работать не на черта, а во имя свободы, господин Бобев.

- Согласен, буду работать во имя свободы, - примирительно киваю я. Вообще, я готов на все, только не отсылайте меня обратно.

Какое-то время полковник наблюдает за мной молча. Глаза и губы его кажутся до странности белыми, даже в этом розовом полумраке.

Ударник и саксофон посылают из угла серебристые молнии и сладостно-тягучие звуки.

- Ваши взгляды, поскольку таковые у вас имеются, кажутся мне скорее циничными, - сухо, с бесцветной улыбкой замечает Дуглас.

- Пожалуй. Только не играйте в превосходство, потому что ваши взгляды ничем бы не отличались от моих, доведись вам испытать то, что испытал я.

- Ладно, ладно, - успокаивающе поднимает руку полковник. - И все-таки что-то побудило вас бежать?

- Да, но только не это - не желание бороться за свободу отечества. В моем побуждении сыграл роль Младенов.

- Слышал о нем. Вместе с этим человеком вы перешли границу, не так ли?

- Вам, очевидно, известно все...

- Почти все, - поправляет меня седоволосый.

- Тогда почему же вы продолжаете задавать мне вопросы? Потому что все еще не доверяете мне, да?

- Видите ли, Бобев, если бы продолжалось недоверие, вы по-прежнему оставались бы в тюремной камере. Так что считайте эту тему исчерпанной. Что же касается меня, то я предпочитаю все услышать из собственых уст. У меня такая привычка: работать без посредников.

- Превосходно, - пожимаю я плечами. - Спрашивайте о чем угодно. Я уже привык к любым вопросам.

- Речь зашла о Младенове, - напоминает полковник. - Что он за птица?..

Блюзы закончились. Темные пары рассеиваются в розовом полумраке. У нашего столика вырастает кельнер в белом смокинге.

- Еще бутылку? - предлагает Дуглас.

- Нет, благодарю вас. Все хорошо в меру.

- Чудесное правило, - соглашается полковник и жестом руки отсылает кельнера. - Так что он за птица, говорите, этот Младенов?

- Важная птица... Я имею в виду его место в среде бывшей оппозиции. Сидел в тюрьме. Потом его выпустили. Мы познакомились случайно, в одном кабачке. Завязалась дружба. Человек он умный, был министром и опустился до положения трактирного политикана. Однажды он сказал мне: "Если мне удастся махнуть за границу, я стану асом парижской эмиграции". - "Это дело можно уладить, - говорю. - Но при одном условии: что ты и меня возьмешь". Так был заключен договор.

- А вы откуда узнали про канал? - спрашивает Дуглас, поднося мне пачку "Филипп Морис".

- В тот момент я не знал ни о каком канале. Но по материнской линии я выходец из пограничного села. Мне и раньше взбредало в голову воспользоваться услугой друга детства, который мог перевести меня через границу. Но такое случалось со мной, когда, бывало накипит в душе... Я, господин Дуглас, до известной степени человек рассудка и не склонен к фантазерству. Ну, перейду границу, а потом куда я, к черту, подамся? Грузчиком стану в Пирее или что?

Я умолкаю и пристально всматриваюсь в полковника, словно он должен ответить на мой вопрос. Лицо его сейчас проступает в табачном дыму четко и ясно. Туман у меня в голове рассеялся. Я отвожу глаза в сторону, и взгляд мой падает на женщину, сидящую за соседним столиком. Минуту назад столик пустовал, я в этом не сомневаюсь, и вот откуда ни возьмись там возникла красавица брюнетка, в строгом темном костюме с серебряными пуговками, стройные ноги, одна высоко закинута на другую.

Дуглас перехватывает мой взгляд, но, не показывая виду, напоминает:

- Речь шла о Младенове...

- Совершенно верно. Но вот когда я подружился с Младеновым, мои мечты о побеге обрели форму реального плана. Младенов и в самом деле стал знаменем части политической эмиграции. В Париже его носили на руках, а при нем и я устроился бы как-нибудь.