Битые козыри   ::   Ланской Марк

И никого они не объедят, потому что им не нужен будет наш хлеб.

Лайт вдруг запнулся, покраснел и закончил виноватым лепетом:

— Простите, я заговорил о хлебе и вспомнил, что мы еще не чевы. Я забыл предложить вам поесть.

— Ты предлагал, Гарри, как только я вошла. Предложил автоматически и даже не расслышал моего ответа. Я действительно проголодалась. Не беспокойся, я сама все найду.

Как на редкостное зрелище смотрел Лайт на девушку, передвигавшуюся по его квартире с такой непринужденностью, будто она давно здесь жила. Рэти обшарила холодильную и термическую камеры, расставила тарелки и бокалы.

— Я удивляюсь, как мне повезло, — признался Лайт. — Разве это не чудо, что ты у меня?

— Такие чудеса я совершаю часто.

Они ужинали молча, как сильно проголодавшиеся люди.

— А мне все-таки жаль твоего чева, — сказала Рэти. — Не суметь поесть… Кстати, а как он будет размножаться?

— Не знаю, Рэти. Я еще очень многого о нем не знаю. Могу только предполагать, что все его чувства — и любовь, и наслаждение — все будет неизмеримо сильнее наших…

Лайт действительно знал тогда очень мало, гораздо меньше, чем ему казалось.

— Слава богу, что ты не чев, — зевая, проронила Рэти. — Я очень устала, милый. Пойдем спать.

***

Корабли, участвовавшие в гонке, ушли со старта. Лайт не собирался следить за всеми перипетиями соревнования — за прохождением контрольных пунктов и маневрированием на трассе. Он выключил передачу, но тут же зазуммерил оптитрон. Лайт увидел улыбающуюся Рэти. Как она умудрилась набрать его номер после только что перенесенной перегрузки, он понять не мог.

— Гарри! Ты помнишь, какой сегодня день?

— Помню, Рэти. (Это была дата их первой встречи.)

— Я хочу отметить его победой.

— Будь осторожна, дорогая.

— Подойди ближе. Еще ближе!

Лайт приник к объемному изображению, словно висевшему перед ним, и его глаза слились с глазами Рэти, летевшей по трассе Земля — Луна — Земля.



2

Еще один человек следил за каждым движением Рэти с чувством особой заинтересованности. В отличие от Лайта он находился высоко над Землей, в своей резиденции, вращавшейся на персональной орбите.

В космосе вращались сотни сооружений самой причудливой архитектуры. Фантазия зодчих, освобожденная от оков земной статики, создавала здания никогда ранее не виданных пропорций. Многообразным было и их назначение. Исследовательские лаборатории соседствовали со спортивными базами, дворцы науки — с экспериментальными заводами. Многие из них были возведены под эгидой международных организаций. Другие олицетворяли техническую мощь отдельных стран, давно покончивших с частным предпринимательством.

И лишь один искусственный космический островок являлся личной собственностью. Владел им самый богатый человек «последнего бастиона демократии».

К тому времени, которому посвящено наше повествование, от Сэма Кокера VI, каким он родился 118 лет назад, осталось немного. В груди его билось пластозиновое сердце; пищу перерабатывали органы, скроенные из прочнейшего гистапсона; безотказно действовали сантопроновые почки… Даже глаза Сэма, недавно вновь пересаженные от почти погибшего юноши, светились, как им и положено в двадцать лет.

Для полной реконструкции Кокера, по мнению его родственников, не мешало бы еще пересадить в его черепную коробку чей-нибудь мозг — более молодой и поворотливый. Ему намекнули на это еще лет сорок назад. Но Сэм пришел в ярость. Он был уверен, что самым богатым человеком в мире может быть только самый умный. А богаче Сэма не было никого.

— Зачем мне мозг какого-то болвана, который не сумел даже сколотить приличного состояния? — кричал он. — Я вижу вас насквозь. Вы хотите, чтобы от меня ничего моего не осталось, кроме ягодиц. Мой мозг — это я.