Грязные игры   ::   Сухнев Вячеслав Юрьевич

Старинный лифт с металлическими решетчатыми дверями лязгнул, казалось, на всю Москву и поплыл вверх. Елизавета Григорьевна судорожно сжала в руках сумочку.

- Не психуй, Лизок, - улыбнулся одними глазами Седлецкий. - Это очень хорошие люди. Вот увидишь.

- Я не психую, я волнуюсь. В гостях сто лет не была. Между прочим, благодаря тебе.

У лифта дожидался Акопов - в темном костюме с ярким галстуком и в клетчатых домашних тапочках. Седлецкий посмотрел на тапочки и засмеялся...

Сначала они обошли квартиру - большую, с высокими потолками, еще пустую и гулкую. Недавно ее белили и красили, циклевали тут полы, меняли трубы, и все равно в трех комнатах, в узком длинном коридоре словно витали тени нескольких поколений, родившихся здесь, выросших и состарившихся... Седлецкие как бы попали в собственную квартиру, только после ремонта, о котором они столько мечтали и который столько лет откладывали.

В спальне стояла огромная белая арабская кровать, в детской - тренажер с чугунными противовесами, а в гостиной - стол под льняной скатертью, уставленный бутылками и закусками. Елизавета Григорьевна присоединилась к женщинам на кухне - Людмила с Полиной, которую привез Толмачев, заканчивали приготовление праздничного ужина. Тут же вертелся и Мирзоев, надзирающий за пловом.

Седлецкий поманил его из кухни:

- Турсун, пошли покурим...

- Ты же знаешь, не курю, - отмахнулся Мирзоев.

- Я сказал: пошли!

На балкон они вышли вчетвером. В щель между двумя домами виднелись Москва-река и угол "Белого дома".

- Не вовремя ты затеял новоселье, - вздохнул Седлецкий. -Туттакое намечается...

- А в этой стране что-то всегда намечается, - с досадой сказал Акопов. - Тут все не вовремя. Даже жить!

- Зачем тебе тренажер? - спросил Толмачев.

- Чтоб ты спрашивал...

Вечер опускался тихий и сырой. Неясный шум доносился со стороны "Белого дома".

- Все митингуют? - кивнул в сторону реки Мирзоев.

- Да уж, - сказал Седлецкий. - В Кремле настроены самым решительным образом. Штурм ожидается в самые ближайшие дни.

- С ума посходили, - сказал Мирзоев. - Это же самоубийство! Кто за ними пойдет?

- Мы и пойдем, - сказал Толмачев. - Зарплату нашему брату прибавили. Почти в два раза. Надо же отрабатывать содержание.

- Я не пойду, - сказал Акопов. - Я вообще на пенсию собираюсь. Жена теперь у меня есть, квартира - вот она... Напложу детей и постараюсь воспитать у них чувство отвращения к политике.

- Молчи, Цицерон, - сказал Седлецкий. -Тебе такую пенсию устроят - небо с овчинку покажется. Подполковника дали? Дали! Вот и служи.

- Кстати, Коля, - повернулся Акопов к Толмачеву. - Не худо бы озвучить приказ по Управлению.

А то слухами питаемся, как последние обыватели.

- Приказ еще не подписан, - сказал Толмачев. - Вот вернется из госпиталя начальник...

- А он вернется? - спросил Мирзоев. - Мне кто-то сказал дипломатическая болезнь у Виктора Константиновича. Не хочет ввязываться в свару.

- Все-то мы знаем, - отмахнулся Толмачев, разглядывая кончик тлеющей сигареты. - Ладно, озвучу приказ. А то ведь выпить спокойно не дадите, репьи... Значит, так. За личное мужество. Довольны? То-то. А с вами, Алексей Дмитриевич, разговор особый. Открывается вакансия на новый отдел. Кавказский. Поскольку вы теперь полковник... И учитывая ваш опыт в Шаоне, откровенно говоря...

- Мне бы не хотелось бросать институт, - вздохнул Седлецкий.

- Начальство что-нибудь придумает, - пожал плечами Толмачев. - У матросов есть вопросы?

- Есть, - сказал Акопов. - Ты только без звездочки остался?

- Только без звездочки, - успокоил его Толмачев.

- Мужички! - заглянула на балкон Людмила, румяная от плиты. - Все готово. Прошу к столу.

От "Белого дома" донесся сухой треск автоматных очередей. Акопов вошел в комнату последним и плотно закрыл дверь, отсекая этот треск.