Группа крови   ::   Воронин Андрей

Он уже кричал, захлебываясь и брызгая слюной, словно торопясь высказать все свои обиды и претензии до того, как пройдет хмель. Он поминал буржуев и жуликов, которые разворовали страну, и все время грозился вызвать милицию – видимо, эта идея показалась ему донельзя привлекательной. Квартирант слушал его молча, привалившись плечом к дверному косяку и высоко заломив густую черную бровь. Он задумчиво дымил сигаретой, с интересом разглядывая дядю Федю. Его спокойствие еще больше раззадорило старика, и он, оставив в покое абстрактных буржуев и расхитителей социалистической собственности, перешел на личности.

– Надо еще проверить, кто ты такой! – сипло вопил он, тараща мутные глаза и размахивая трясущимися руками. – Дармоед, ворюга! С дружками, небось, бабки не поделил, вот и хоронишься тут, как медведь в берлоге. Вот вызову наряд, они живо разберутся, откуда ты такой черномазый – из Грозного или еще откуда…

Квартирант вдруг выбросил вперед руку, сгреб дядю Федю за грудки, развернул и крепко припечатал спиной к стене. Силища у него была действительно медвежья. Из дяди Феди вышибло дух, он непроизвольно вякнул и замолчал. Висевшая на стене банная шайка сорвалась с гвоздя, ударилась о покрытую чешуйками отставшей краски ржавую трубу змеевика, отскочила и с грохотом обрушилась в ванну. Судорожно хватая воздух широко разинутым ртом, дядя Федя с ужасом увидел у самого своего лица бешено суженные серые глаза квартиранта, сейчас казавшиеся темно-синими, почти черными. Постоялец оторвал дядю Федю от стены и еще раз припечатал его к ней лопатками, да так, что кое-как державшийся на одном ржавом шурупе пыльный, засиженный мухами светильник над дверью испуганно моргнул, а со стены сорвалась и с лязгом упала на пол кафельная плитка.

– Помолчи, Федор Артемьевич, – негромко сказал квартирант. В зубах у него все еще дымился окурок. Пока он говорил, с окурка сорвался наросший на нем столбик пепла и бесшумно упал вниз, рассыпавшись в пыль на грязном кафеле пола. – Ты, когда пьяный, много лишнего говоришь. А язык, он ведь, знаешь, не только до Киева может довести, но и до могилы.

Дядя Федя почувствовал, что снова может дышать, и слабо оттолкнулся обеими руками, уперевшись ими в твердую, как доска, грудь своего постояльца. Квартирант его не удерживал.

– Ты… Ты… – пробормотал дядя Федя, трясущимися руками заталкивая обратно в штаны выбившуюся из-под ремня байковую рубашку. – Ты чего делаешь, гад? Ты меня, пожилого человека, в моем же доме…

Голос его внезапно дрогнул от приступа жалости к себе, и по горящей нездоровым румянцем дряблой щеке медленно скатилась одинокая мутная слеза.

У квартиранта вдруг изменилось выражение лица – казалось, он борется с сильнейшим приступом тошноты.

– Ладно, старик, – глухо сказал он и, обойдя дядю Федю, подошел к умывальнику. Вода с шумом полилась в треснувшую, заляпанную зубной пастой и ржавыми потеками раковину. – Ладно, – повторил он, споласкивая руки под тугой, сильно отдающей хлоркой струей. – Повоевали, и хватит.

Про Грозный – это ты зря. Со зла ты это, Федор Артемьевич. Ну, какой из меня чеченец? А деньги – вот, возьми.

Он сунул руку в задний карман джинсов. Дядя Федя непроизвольно отпрянул – ему почему-то почудилось, что его квартирант сейчас вынет из кармана нож, а то и, чего доброго, пистолет. Но в руке у постояльца действительно оказались деньги – две новенькие, словно только что из-под пресса, зеленоватые купюры с портретом какого-то мордатого мужика с локонами до плеч и с неприятной жабьей физиономией.

– Держи, – протягивая деньги, сказал квартирант. – Я тебе сильно задолжал. Так уж получилось, извини.

– Да чего там, – рассеянно сказал дядя Федя, с опаской беря деньги.