Брат-чародей   ::   Горенко Евгения Александровна

— Вот! Садись теперь на здоровье, сударышня!… Ты прости уж, что задержался! Экономка, будь она неладна, насела: режь да режь ветки! Мол, близко к окнам подобрались, могут уже и побить!… Нет, ну сколько этим летом бурь налетало, ничего не разбилось, а тут вот прямо с места не сойди, а сделай!… Вот уж настыра так настыра…

Люди, наделённые недюжинной физической силой, обычно со снисходительным добродушием оглядывают с высоты своих башнеобразных фигур суету мелких собратьев по человечеству. Только к тутошней экономке — маленькой, крепенькой женщине — Ракенык чувствовал почтительное уважение, доходящее иногда до благоговейного страха. Может быть, просто потому, что, в отличие от него, она была весьма на своём месте; большое хозяйство в её кругленьких руках крутилось без заминок, как небосвод. Она умела управляться и с ним самим, любые их разногласия всегда заканчивались одинаково: выходило по её. Вот и сейчас ему таки пришлось пилить чёртовы сучья, прекрасно зная при этом, как ждут его помощь совсем в другом месте.

— Всё хорошо, — прервала его оправдания Легина. — Ты всё правильно сделал… Я и сама здесь справилась… Он спит. Почти не просыпался. Ты мне вот что лучше сделай…

Она вытащила из кармана мешочек от Кемеши. Его простая холщёвая поверхность вдруг на мгновение вспыхнула на её ладони золотым отсветом памяти о доставшейся ей утром доле заботы и любящей доброты. Легина замерла, порозовев, — и отсыпала на лист бумаги щепотку сухих трав.

— Пойди на кухню. Пусть мне сделают отвар. Из этого.

— Хм… То-то я смотрю, ты то бледнеешь, то синеешь. Ну думаю, что-то здесь не то. Не то приболела, не то…

— Иди уже. Хватит разговоров…

Оставшись снова одна, Легина почувствовала облегчение. Сейчас она придёт в себя… потом Ракенык принесёт её лекарство… и она сразу же пойдёт домой.

Хватит. Всё, что она могла, она сделала.

Легина тихонько застонала, вспомнив, что ей ещё предстоит объясняться за позднее возвращение и болезненно-неопрятный вид.

— Ты чего плачешь? Что случилось?

Гилл — ещё задутый, в багровых пятнах, но уже с просыпающимся ясным блеском глаз — с безмятежным любопытством разглядывал её. Ожидая ответа, он скользнул взглядом по сторонам, и чем дальше, тем быстрее исчезала его безмятежность.

— Эй, а где это я? И как я сюда попал? — Гилл встревожено приподнялся, напрочь забыв о неполученном ответе на свои первые вопросы. Легина опять не спешила с ответом, но на этот раз он и сам быстро начал соображать свои обстоятельства. — Ага… Это дедов дом. Ага… Ну да…

Контуры сегодняшнего дня начали проступать в его памяти, разматываясь назад, к самому своему началу. Чем дальше, тем сильнее Гилл чувствовал приближение саднящей занозы — и, не сдержавшись, вздрогнул, когда наткнулся на неё: сегодняшним утром он, роясь в ворохах своих бумаг, нашёл самый первый черновик самого первого стихотворения о Гражене. И память того счастья — яркого, чистого, ещё не преданного — вживую вспыхнула в нём. Но не удержалась счастьем, как раньше, а всей своею невыносимо притягивающей яркостью и живой силой вдруг стала болью.

И эта боль сорвала его с места, закружила по городу в поисках облегчения, а потом бросила в тёмное жерло древнего божества, издавна предлагающего всем бедолагам честное забвение за сущие гроши.

— Ага… Ну да… Это, значит, я всё-таки добрался до дедовского дома. Честно говоря, этого я уже не помню. А тут ты, да? — повернулся он опять к Легине и принял сидячее положение. — Ну, сестрёнка, ты сущий клад. Помогаешь страждущим, спасаешь… э-э…

— Пьяных, — пришла ему на помощь сестрёнка.

— Ну зачем так грубо. Дед в курсе?… Ох, надо научиться пить.

— Идиот.

— Нет, ну зачем ты так грубо?! Ты же совсем не такая… Знаешь, — вдруг посерьёзнел он, — я ведь думал уже. Ты ведь мне только троюродная? То есть никаких препятствий нет. Жена из тебя будет — первый сорт. И с тобой даже я почти приличным мужем буду! С тобой ведь не забалуешь. Как раз то, что мне надо.