Брошенные машины   ::   Нун Джефф

Указатели и подсказки привели меня к этому месту, но там не было ничего, только земля, корни, камни и червяки. Ну и где оно? Что за херня?!

Я уже собралась плюнуть на все и уйти, но тут у меня за спиной раздалось:

— Ни фига себе, нет, ты глянь.

Это был Павлин. И они с Хендерсон мне помогли. Мы все-таки выкопали этот клад — это сияющее сокровище. Мне было так странно, что мне помогают какие-то люди, и я до сих пор не уверена, что им от меня нужно, ну, кроме доли в добыче. Но без них я бы точно не справилась.

Павлин — большое грубое животное. Страшный, как смертный грех. Он ходит в замшевой куртке и коричневой кожаной шляпе с круглой плоской тульёй и загнутыми кверху полями. Без шляпы я его видела редко, всего пару раз. У него на голове жуткий шрам от пореза ножом — память о бурном прошлом. Но он очень много чего умеет. Например, он почти постоянно сидит за рулём, даже когда ему плохо. В общем-то это не страшно, надо лишь вовремя принимать порошок и соблюдать дозировку, но я все равно за него волнуюсь. С ним легко и приятно общаться, но иногда он вдруг мрачнеет, и тогда к нему лучше не лезть. У него израненное лицо, и эту жёсткость он носит как маску: не для того, чтобы скрыть свои раны, а наоборот, выставить их напоказ. Я уже видела, и не раз, каким он бывает жестоким и грубым. Война, годы, проведённые за границей, эта холодная отчуждённость, что вдруг возникает в его глазах. Но за его жёсткой личиной скрывается что-то ещё, я уверена. Мне хочется, чтобы так было. Что-то там, в глубине; что-то, что он не пускает наружу. Я не знаю его настоящего имени.

У него есть пистолет.

Хендерсон, или Бев, как её называет Павлин в приступах грубой нежности, личность ещё более загадочная. В каком-то смысле она круче Павлина: я имею в виду перепады её настроения. Она может распсиховаться на ровном месте, её очень легко вывести из себя — иногда это полезное качество, но иногда оно только мешает. Она ходит в зелёных спортивных брюках, в спортивной куртке, ярких кричащих кроссовках. В любую секунду готова сорваться с места и приступить к делу. Она не курит, почти не пьёт. Каждое утро делает тай-чи. Ей лет двадцать пять, она на пару лет моложе Павлина. Мы все так или иначе поражены болезнью, но Хендерсон держится лучше нас с Павлином. Я не знаю, чем она занималась до того, как мы встретились. Наверное, просто скиталась без цели. Потому что я знаю, что в наше время не так-то легко найти путь: мы все потерялись, все вместе — все люди. В этих спутанных тропах, в петлях дорог. Мимолётные встречи и расставания, уже навсегда. Чужие, вечно чужие друг другу…

Иногда мне начинает казаться, что Хендерсон нравится этот хаос. Болезнь позволяет ей проявить свой характер, и ей не нужно при этом искать никаких оправданий. Я вспоминаю себя в её возрасте. Что я делала лет десять назад? Да ничего, собственно, и не делала. Просто жила. Была замужем и ждала ребёнка. Временно не работала. Мы как раз переехали в Оксфорд, в новый дом. Все было просто прекрасно. Ну, скажем, нормально. Правильное начало для правильной жизни. Теперь все это кажется миражем: историей, сотканной из тумана. На самом деле, хотя нам уже столько всего довелось пережить — за ту неделю, пока мы вместе, — я по-прежнему не доверяю ни Павлину, ни Хендерсон.

Это очень непростое решение.

Мы ещё не обсуждали, что было вчера, разве что Хендерсон пару раз высказалась в том смысле, что у неё жутко болит голова. У нас и раньше случались не очень удачные дни, так что вчера был не первый, и, может быть, мы ещё вернёмся в тот дом, я не знаю. У меня ощущение, что я приближаюсь к концу, вот только никак не пойму — чего. Но я знаю одно: с меня хватит. Ещё пару дней, ещё пару мест, взять, что нужно, — а потом я хочу отвезти чемоданчик Кингсли и получить свои деньги.