Бумеранг на один бросок   ::   Филенко Евгений

Хотя, может быть, все дело в том, что ее лицо для меня было всегда самым родным, какого бы оттенка ни был его загар.

Итак, я возвращался домой, злясь на весь белый свет, мама сидела за пультом гравитра, прямая и недвижная, как изваяние, уставясь вперед, не проявляя даже тени обычных наклонностей к лихачеству, а в это время «Бешеные Пингвины» рвали моих ненаглядных «Архелонов», как кошка тряпку.

Спустя час мы уже сидели на палубе пассажирского «симурга», державшего путь на Дебрецен. Я все еще дулся, а мама все еще молчала, и вот так, молча, мы слопали с ней по три порции бананового мороженого и запили четырьмя бутылками альбарикока.

А еще два часа спустя мы уже поднимались на веранду нашего дома в Чендешфалу, и Фенрис облизывал мои липкие от мороженого щеки, стоя на задних лапах, а передние устроив у меня на плечах, что не составляло ему никаких трудов (при моем-то росте!), а Читралекха валялась на скамейке, языком суслила себе пузо и не проявляла ко мне никакого интереса, как и четыре, и два года назад, словно я никогда и не покидал этого порога.

Я прошел в свою комнату, метнул сумку в дальний угол (комната тоже выглядела так, будто я покинул ее прошлым вечером, даже мемокристалл с «Лабиринтом Ужаса» валялся под кроватью, куда я его и обронил) и вернулся в гостиную.

— Я что, могу забыть про колледж?!

Драматические ноты в моем голосе были непритворны.

Мама стояла у открытого окна и курила.

— Можешь забыть, — сказала она через плечо.

Коротко и твердо, как всегда.

— Я что, под домашним арестом?!

— Ты просто дома, — сказала мама.

— Что происходит?! — закричал я. И осекся, потому что понял, что она плачет.

Мама никогда не плакала — при мне. Скорее заплакали бы каменные болваны в нашем саду. Скорее заплакала бы Читралекха.

Ей было плохо. Ей было во сто крат хуже, чем мне. Потому что у меня была она, опора и защита, а у нее не было никого. Вдруг оказавшись в тупике, о котором я даже не подозревал, она не знала, как поступить. Для мамы, с ее железным характером, такое положение было невыносимо.

— Можно я поговорю с ребятами? — спросил я потрясение.

— Конечно, — сказала она, не оборачиваясь. — Можешь даже пригласить их на выходные...

Я ушел в свою комнату, но ни с кем говорить не стал, а просто свалился на кровать не раздеваясь и целую вечность таращился в потолок, без мыслей, без чувств, будто какой-нибудь гриб-мухомор.

А пришел в себя от того, что настольный видеал пропел песенку вызова. Это Чучо не запозднился, чтобы сообщить: злосчастные «Пингвины» выиграли у родных моих «Архелонов». Они, наверное, все равно бы выиграли, но со мной не случилось бы такого позорного разгрома.

Мы потрепались еще минут десять: я узнал, что на ужин были фаршированные ананасы с соусом «калор тропикаль» (вот дрянь-то!..), что Мурена едва не подралась с Барракудой непонятно из-за чего, как это у них всегда и бывает, что «Гринго Базз» оказался полным отстоем, а «Тернистый Путь» — напротив, полный улет, что в муниципальном театре будут давать спектакль «Черные лебеди, белое небо», что Чучо еще не решил, с кем будет сидеть рядом после моего ухода, и для всех было бы лучше, чтобы я вернулся до того, как он определится с выбором, что жизнь — сложная штука, что Барракуда — дура, но Мурена не в пример дурнее, что медики всех замучили, что тренер спрашивал, не приеду ли я на игры кубка, что позавчерашняя новенькая ничего себе, и что жизнь — штука все же довольно-таки простая.

Хорошего не бывает в избытке: разговор сошел на нет, и я завел «Тернистый Путь» — на пробу, без картинки. Что бы ни твердил Чучо, но для меня что «Базз», что «Путь» — все едино отстой... Чтобы не страдать попусту без музыкального сопровождения, я поставил «Кто-то постучался» Эйслинга и просто лежал и слушал, пока не уснул.