Былинка-жизнь   ::   Ипатова Наталия

И Агарь… Она не была пьяна, вопреки обычаю, завещавшему повитухе первую чарку за благополучное разрешение. Ее маленькие черные глаза, смотревшие королю в душу до самого ее дна, напоминали озерца смолы, отражавшие факельный свет, и были абсолютно непроницаемы.

— Близнецы, — со значением повторила она, и король осознал, что она думает с ним об одном и том же, и говорит с ним о том, чего люди вокруг знать покамест не должны. Лакей — могучий детина с бородой веником, куда более солидной, надо признаться, чем у молодого короля — не мог сдержать глупой счастливой ухмылки, протягивая своему королю его сыновей. Агарь развернула шелковые одеяльца. Опасаясь даже дыханием повредить новорожденной жизни, король из благоразумного отдаления заглянул в колыбель. В эту минуту как-то забылись все навыки боевой акробатики, которыми где-то там, в иной, прежней жизни он владел в совершенстве.

Так же изумленно и встревоженно в первый раз смотрел на него его собственный отец. Так его собственный сын — один из этих двоих — станет смотреть на его внука.

Лицо Агари дрогнуло. Возможно, это была наконец улыбка.

— Похожи на вас, сир. Не сомневайтесь.

— До сих пор мне казалось, — признался король, — что маленькие дети похожи только друг на друга. Да еще на печеные яблоки.

— То были не ваши дети, сир.

— Это, — спросил он, — что-то значит?

Его палец указал на головку, покрытую рыжим младенческим пухом. Потом на другую — угольно-черную.

И у самого него, и у Лорелеи волосы были светлые. Агарь покачала головой. С сожалением? Или с торжеством?

— Близнецы, — повторила она со значением, и Клаус удостоверился, что нянька не хуже него знает, о чем они, в сущности, ведут речь. — Никто не знает, кто из них — кто. Вы сами скажете королеве?

— Ты веришь в эту ерунду, Агарь? — спросил он, как мог более небрежно.

— Я старая неграмотная деревенская бабка, — отвечала та, глядя ему в глаза. — Мне положено повторять по углам глупые страшные сказки.

Краем глаза Клаус углядел, как уползла с лица лакея дурацкая, блаженно верноподданническая улыбка, и вновь почувствовал себя окруженным змеями.

Он спасся в покоях жены, тоже освещенных едва мерцающей в углу единственной скудной свечой. Лорелея лежала на высоком ложе, переодетая в чистое и укрытая по пояс легким покрывалом. Глаза ее, которые многочасовая родовая мука обвела темными кругами, были полуприкрыты. Яркий свет их бы только раздражал. Клаус встал на колени возле изголовья жены и накрыл ладонью ее бессильную полупрозрачную кисть, с нежностью большей, чем нежность мужчины по отношению к женщине. Он не поцеловал ее, потому что побоялся тревожить. В конце концов, поцелуи были частью того, от чего заводятся дети, и напоминать ей об этом сейчас показалось ему нетактичным. Он слыхал о женщинах, которые несколько дней после родов о мужьях и слышать не могли, не говоря уже о ласках, даже самых эфемерных.

Но, видимо, его жена относилась к женщинам другой категории.

— Ты, — спросила она, — не рад?

— Близнецы! — выдохнул он.

— А! Проблема наследования. Разве у вас нет закона на этот случай? Как у французов, которые отдают трон второму родившемуся близнецу, потому якобы, что он был зачат первым? Каковой подход, разумеется, не выдерживает никакой критики. Прочие народы без затей считают наследником того, кто родился первым.

— Есть. В том-то и дело. — Он сел на пятки, не желая продолжать разговор, пока она не окрепнет. — В любом случае, спасибо за сына.

— Эй! — сказала Лорелея. — Я сделала это дважды! Ты не уйдешь, пока не скажешь мне, в чем твое горе.

— В проклятии моей крови, — признался Клаус. — Если в королевской семье рождаются мальчики-близнецы, один из них — чудовище.