Черная земля (Часть 1)   ::   Щепетнев Василий

Пусто стало. Пусто. Никифоров словно видел во тьме - видел странным, нутряным взором, так, зажмурясь, видишь круги и узоры. Он не жмурился, напротив, и там, кде был спуск в подвал, видел человека? морок? или просто кровь бьет в голове? Он съежился, теперь хотелось одного - чтобы ниша стала еще меньше, раковиной, панцирем. Вжимаясь в стену ниши он почувствовал, как та подалась, и показалось - его выпихивают, изгоняют наружу. Ложной оказалась стена, обманной. За ней - еще ход. На четвереньках Никифоров полз, не удивляясь, даже не думая ни о чем, готовый ползти вечно, только бы не упереться в тупик, тогда... За собой он не слышал, чувствовал - отстали, на малость, но отстали. А ходу конца не было. Никифоров замер. Тихо. Кажется, тихо. Ход-то не маленький чего ползти, встать можно. Он встал. Нет, в рост голова цепляет, но склонясь - можно идти. Только куда? Показалось, что ход раздвоился. Никифоров стоял, щекой пытаясь уловить малейшее шевеление воздуха. Влево, вправо? И опять - стон. Сейчас далекий, тихий, он подстегнул. Дальше, куда-нибудь, но дальше, Никифоров почти бежал, угадывая направление, не всегда верно, ход порой изгибался, и тогда он ударялся о стену, но нечувствительно, стараясь только быстрее направиться, отыскать путь - вперед. Новое столкновение вышло иным - ударился о деревянное, и звук от удара отзвучал иначе. Свободнее. Пытаясь нащупать стену, он вытянул руки, но свободно. И вверх - тоже. И там, вверху, виднелся квадрат - не света, еще нет, но тьмы пожиже. Пот, что беспрестанно заливал глаза, мешал смотреть, и он стер его рукавом мокрой от пота же рубахи. Лестница. Обычная приставная лестница, вот что было перед ним. Подвал или погреб. Срываясь, он полез вверх, спеша - освободиться, только сейчас он почувствовал, как давила на него толща породы, земля. Ослабшими вдруг руками Никифоров оперся о пол, оттолкнулся, встал. Яркий карбидный свет ожег глаза, и в грудь уперлось - острое. - Погоди, Микола, то студентик, не признал? - голос был знакомый, но чей? - Что с того, может, он - ихний, - но давление на грудь поуменьшилось. - Да посмотри, раскровянился как, - луч фонаря сбежал вниз. Вокруг стояли мужики, пять, шесть, толком не разглядеть. - Ты, хлопчик, что там делал? А, это Костюхин, Костюхин, с которым чай пили. - Я... из церкви... там... - у Никифорова вдруг не оказалось слов, но Костюхину хватило и сказанного. - Понятно. Ты вот что, студент, выдь на двор да обожди там. Некогда нам сейчас. Да убери вилы, Микола! Тот проворчал недобро, но вилы опустил, и Никифоров понял, нет, не понял, почувствовал - боится чего-то Микола. Они все боятся. - Давай, давай, иди, - подтолкнули его к двери. И комната и сени показались знакомыми, и он прошел не спотыкаясь. - Прикрой дверь-то, - сказали в спину, и еще что-то, уже не ему. Фонарь погас, но снаружи он был ни к чему - луна светила полно, редкие облака недвижно зависли поодаль. А дом ведь известный. Дом товарища Купы. Никифоров дрожал усталой, вымученной дрожью; парная ночь не грела, и казалось - пот, высыхая, превращается в иней. Он присел на лавочку. Что эти люди делают в доме товарища Купы, где сам товарищ Купа, что вообще происходит - не интересовало Никифорова. Он просто не хотел ничего знать, совершенно ничего. Крики, что раздались минуту спустя, он встретил почти обреченно, словно ждал. А и как не ждать? - Ты бей, бей! - Заходи с боку! - Колом, колом его! - Держите Николку1 Держите! Утащит! Потом все сплелось, спуталось, крики пошли бессловесные, дикие. Видно было, как луч карбидного фонаря метался внутри, а затем остановился, замер. Дверь распахнулась; наружу выбежал мужик, кажется, Микола. Припадая на левую ногу, он бросился к калеитке и: пробегая мимо Никифорова, прохрипел: - Беги! Беги прочь! Прочь? Куда? Ноги знали.