Черный отряд   ::   Кук Глен

— Ты можешь прекратить его страдания, — в глазах Ворона показались слезы. Слезы и злость, — Такое прощать нельзя, — он двинулся к трупу, лежащему в тени.

Этому было около семнадцати. На нем была куртка Повстанческого воина.

Он умер сражаясь.

— Наверное, его отпустили домой, — сказал Ворон. — Один парень на всю деревню.

Он с трудом вынул лук из безжизненных пальцев и попробовал его согнуть.

— Хорошее дерево. Несколько тысяч таких могли бы наголову разбить Хромого. Он повесил лук через плечо и подобрал стрелы. Я осмотрел еще двух детей. Помощь бесполезна. Внутри сожженной лачуги я обнаружил женщину, пытавшуюся закрыть собой младенца. Тщетно. Ворона переполняло отвращение.

Такие твари, как Хромой, наживают себе двух врагов взамен одного уничтоженного.

До меня донесся приглушенный плач, чьи-то проклятия и смех; они слышались где-то впереди.

— Давай посмотрим, что там такое. Возле лачуги лежали четыре мертвых солдата. Этот парень кое-что сделал.

— Хороший стрелок, — огляделся Ворон, — бедный дурачок.

— Дурачок?

— Надо уметь вовремя исчезнуть. Тогда всем было бы легче.

Его напор испугал меня. Почему его так заботил этот парень?

— У мертвых героев нет второго шанса. А-а! Он проводил параллель с событием из своего собственного загадочного прошлого.

Плач и проклятия разрешились сценой, способной вызвать отвращение у любого, кто даже не знает, что такое человечность.

Дюжина солдат стояли в круг, гогоча над своими же плоскими шутками. Я вспомнил собаку-сучку, которую окружили кобели. Вопреки ожиданиям, солдаты не стали драться за свое право, а менялись. И они бы убили ее, если бы я не вмешался.

Мы с Вороном забрались повыше, чтобы лучше видеть.

Их жертвой была девочка лет девяти. На нее сыпались удары. Она была страшно испугана, но не издавала ни звука. Через мгновение я понял. Она была немой.

Война — это жестокая работа, которую делают жестокие люди. Видят боги, в Черной Гвардии тоже не херувимы. Но существуют же пределы.

Они заставляли смотреть на все это какого-то старика. Он и был источником плача и проклятий.

Ворон всадил стрелу в того из них, который собирался насиловать девочку.

— Проклятье! — вскричал Элмо. — Ворон!.. Солдаты повернулись к нам.

Появилось оружие. Ворон выпустил еще одну стрелу. Она попала в человека, державшего старика. У солдат Хромого пропало всякое желание драться.

— Белесый, беги и скажи старику, чтобы тащил сюда свою задницу, прошептал Элмо.

Подобная мысль пришла и одному из людей Хромого. Он галопом помчался прочь. Ворон дал ему убежать.

От такого Капитан встал бы на уши. Казалось, Ворон не очень встревожился.

— Иди сюда, старина. Возьми ребенка. И надень на нее что-нибудь.

С одной стороны, мне хотелось ему поаплодировать, а с другой — назвать идиотом.

Элмо не пришлось нам объяснять, что надо поглядывать назад, за спину.

Мы вполне понимали, что попали в приличную переделку. Быстрее, Белесый, думал я.

Их посыльный первым добежал до своего командира. Он приковылял нетвердой походкой. Толстопузый был прав. Он был совсем плох.

Старик и девочка цеплялись за стремя Ворона. Старик хмуро смотрел на наши эмблемы. Элмо подал свою лошадь вперед, указав на Ворона. Я кивнул.

Перед Элмо остановился пьяный офицер. Тупым взглядом он изучал нас.

Кажется, мы произвели на него впечатление. Мы занимались суровым ремеслом, и вид у нас был соответствующий.

— Ты! — вскричал он неожиданно. Голос точно такой же, как и у того жалобного, в Опале.

Он таращился на Ворона. Затем вдруг развернулся и побежал.

— Стой, Скользкий! Будь мужчиной, ты, вор трусливый! — прогремел Ворон. Он вытянул стрелу из своего колчана. Элмо перерезал ему тетиву.

Скользкий остановился. Откликнулся он не слишком вежливо.