Чудовище (сборник)   ::   Петухов Юрий

Судья не осмелился приблизиться тогда к распахнутому саркофагу, и его показывали с экрана, крупно, Гун запомнил каждую черточку этой высохшей маски, самые неуловимые и тонкие интонации скрипучего голоса отпечатались в его мозгу. И особенно последняя фраза: "…предается вечному проклятию во всем существующем мире, во всех его измерениях от сего момента и до окончательной гибели, и приговаривается к Условному Умертвлению". Затем металлически проскрипело: "Приговор приведен в…". Крышка саркофага захлопнулась. Все исчезло. Но прямо следом, тут же накатила невыносимая боль.

Гун знал, что ни о каком прощении не могло быть и речи, что он очнулся не на своей планете, не в своей Системе, что случившееся — самое настоящее Чудо. Но он еще пребывал в полнейшей прострации.

Нет, у него вовсе не отшибло памяти, он ничуть не утратил способности анализировать события. И он знал, что с момента Воскрешения запущены в ход невидимые часы, что ему дано ровно десять суток на внедрение в иной мир. Сумеет ли он прижиться в нем, не сумеет ли — механизм сработает, и «вечную» капсулу разнесет в клочья запрятанный в ней же заряд. Отсрочки не будет. И потому следовало действовать немедленно, подниматься, принимать решения… Но он не мог. Борьба с лютой болью высосала из него остатки сил.

А кроме всего прочего, он был еще там, в своей Системе. Он вновь и вновь возвращался к уже неоднократно пережитому, с каждым разом все острее ощущая на себе наложенное проклятье. Впрочем, не с рождения же он был проклят! Все было нормально, все было как у всех: его уважали, ценили, им даже гордились близкие, недаром прозвали Великолепным, его любили, да-да, были и те, кто его любил… Но все от него отвернулись еще задолго до Суда, задолго до Проклятья, отвернулись в тот миг, когда пронесся подобно молнии слух о том, что он преступил чрез главнейший закон Системы, что он открыл вход в нее посторонним. Да и не только открыл вход — это уже было следствием, он совершил недопустимое, он поведал непосвященным о существовании самой Системы. И он стал четырнадцатым Проклятым за всю историю ее существования, за без малого восемь тысячелетий бытия Замкнутого Мира. Его поступок был алогичным и не имел никаких объяснений. Разорвать покровы тайны было невозможно: непосвященных тут же уничтожали, стоило им только догадаться о самой возможности иного бытия. Да и были они, непосвященные, где-то далеко-далеко, за тысячи парсеков от самой Системы. Порою казалось, что их вообще не было, так они были удалены ото всего происходящего в Центре Мироздания. Для них существовали особые законы — следы заметались без малейшей жалости. Ни одна из четырнадцати попыток не дала плодов. Все четырнадцать преступников выглядели в глазах обитателей Системы не просто опаснейшими из возможных существами, но и полнейшими безумцами.

Внутри Системы действовали свои законы. Система была гуманна. Ни один из ее обитателей не мог быть предан смертной казни, его не могли наказать достаточно сурово или же лишить, к примеру, свободы — это считалось бесчеловечным, это признавалось варварством. Но для Проклятых существовал особый исход — Условное Умертвление. Никто не желал в Системе запачкать себя званием палача или хотя бы решением своим, пусть и совместным, обречь жертву на смерть. И потому Проклятым оставлялся один шанс. Один малюсенький шансик из миллиардов, из триллионов, из самой бесконечности. То есть фактически Проклятый умерщвлялся, но ни один из осудивших его и приведших приговор в исполнение не мог считать себя убийцей, ибо ничтожнейший шанс на Воскрешение был.

Проклятых выбрасывали из Системы во внешний мир. Про них забывали. Про них никогда не говорили.

Гун не мог, разумеется, знать, что делали с ним. Но он знал, как обходились с предыдущими.