Чудовище - 2   ::   Петухов Юрий

- А то я тебя без туристов прикончу!

- Все ходют, пугают, понимаешь, стращают все! - заворчала Огрызина. - Нужны вы мне больно, да катись хоть сейчас, плакать не стану. Я б тебя еще на матрасе придушить могла б, а я пожалела на свою голову. Вот и жалей вас теперича...

Паку надоела пустая бабья болтовня. И он вернулся в комнатушку. Постоял немного, прислушиваясь, потом отодрал доску с заколоченного окна, присмотрелся. Снаружи все было вроде бы спокойно. И он вылез.

Папашу Пуго нарядили в самые лучшие одежды. Еле сыскали в поселке дореформенные штаны - черные, широкие, на пуговках, и телогрейку, синенькую, расшитую голубями мира. Наряд пришелся впору. Лишь длинные грабли папаши торчали из рукавов на полметра, свисали до самой земли. Но они и отовсюду торчали, не научились, видно, шить на таких, как папаша Пуго, да и когда теперь научатся.

Поселковые женщины заглядывались на передовикакрасавчика, обряженного получше иного жениха.

- Гы-ы, гы-ы! - радовался сам папаша.

Буба Чокнутый носился с "народным избранником, как с писаной торбой. Дура Мочалкина и вовсе слюной исходила.

- Ну и чего мы с им теперь делать станем, едрена вошь? спросил Бубу инвалид Хреноредьев, после того, как все было готово для сдачи избранника туристам.

- Ну и безмозглый же ты обалдуй, как я погляжу, - ответил Чокнутый. - Дурак из дураков!

Хреноредьев раздулся пузырем, из носа потекло.

- Ты при людях, едрена-матрена, мене не оскорбляй, Буба! - сказал он запальчиво. - У нас тоже гордость имеется, едрит тя кочергой!

Папаша Пуго обнял Хреноредьева и слюняво поцеловал в синие губы.

- Гы-ы, гы-ы, гы-ы!

Сколько ни поили папашу, а он оставался все таким же, как и в самом начале, не падал, не пускал пузырей из носа, не норовил притулиться где-нибудь в уголку и соснуть чуток. Видно, папаша чувствовал свою особую роль неким врожденным чутьем и потому - держался молодцом. Лишь почти новехонькие черные штаны на радостях замочил, но ему это в вину не ставили.

Мочалкина кокетливо отводила слипающиеся глазки, старалась смотреть поверх голов, в пространство.

- А я повторю, Хреноредьев, - сказал Буба, - при всех повторю, что тупарь, он и есть тупарь! Здесь, как верно заметил наш Коко, хер хрена не слаще.

Хреноредьев подпрыгнул и ударил Бубу в живот протезом-деревяшкой. Да так, что Буба согнулся в три погибели и застонал. Папаша Пуго дал щелчка инвалиду, и тот упал без чувств. Потом он пригнулся к Бубе и смачно, взасос поцеловал и его. Мочалкина зарделась. Она все думала, когда же Пуго про нее-то вспомнит! И вспомнит ли!

Но все завершилось благополучно. Бегемот Коко разнял спорщиков, дал каждому по затрещине, в том числе и дуре Мочалкиной. Та сразу же позабыла про папашу и уставилась на Коко влюбленными глазами.

- Пора!

Буба стряхнул пыль с колен, расправил плечи. Они стояли чуть ли не посередине площади. Но никто, кроме двух десятков местных хозяек, сгрудившихся в одну кучу, на них не реагировал. Трапы, по которым обычно ходили туристы, чуть покачивались и, казалось, протяжно и тонюсенько пели на ветру. Железная клепаная башня, проржавевшая снизу и немного покосившаяся, стояла как и обычно - наглухо задраенная. Люки не открывались. И никто не появлялся, хотя пора бы уже, пора было появиться!

- Буба, браток, может, ты и впрямь Чокнутый, а? - спросил неожиданно Коко. - Может, про нас и думать забыли, а мы тут дурака валяем?! - При слове "дурака" он выразительно поглядел на Хреноредьева. И тот снова лишился чувств.

Папаша Пуго приподнял инвалида за шкирку, он не любил, когда обижали слабых и всегда жалел их.

- Гы-ы, гы-ы!

От липкого и слюнявого поцелуя Хреноредьев очнулся.

- Все, едрит-переедрит! - сказал он задиристо. - Все! Щяс начну всех калечить! Без разбору, едрена-матрена!

Но калечить он, конечно же, никого не стал.