Чужая война   ::   Игнатова Наталья Владимировна

В сущности, она была просто девочкой. Малрнькой девчонкой, бродячим щенком, крохотной птахой. Ее швыряло от Озлобленности к доверию и от

теплоты к ледяной боли, Ее затянуло вместе с нами в кровавый и бессмысленный водоворот поисков. Поисков, которые ничего не дали, которые не остановили войну, которые лишь изменили нас. Нас троих. И едва не уничтожили Кину.

Она пришла ко мне, потому что некуда было идти. Она по-прежнему любила Элидора, и это, наверное, надолго. Надеюсь, что не навсегда.

Чужая женщина.

Странно. Это никогда не останавливало меня. Раньше.

Что там у них произошло, я не знаю. И никогда, наверное, не узнаю. Если вспомнить, каким был Элидор все время, пока шла война, можно предположить, что он сам толком не понял, что же на него накатило. Мы, все четверо, сошли с ума. Каждый, по-своему. И каждый по-своему потакали своему безумию.

Кина...

Скотство, конечно, но. я был рад, что так вышло.

Я понимал: она не любит меня. И все равно при мысли о том, что Кина – вот она, что она рядом, что она будет рядом долго... может быть, всегда." При мысли об этом мне хотелось кого-нибудь убить. Просто так. От радости. Ну не бред ли, скажите на милость?

Радоваться тому, что рядом женщина, любимая женщина, единственная любимая, которая не любит. Даже хуже – любит, но не тебя.

Но чем меньше думаешь, тем крепче спишь. И я не думал.

Последняя ночь в Квирилле. Последние корабли. Последние часы нервотрепки. Сим заглянул в гости. Узрел Кину и ничуточки не удивился. Обрадовался только.

Последняя ночь.

Странное, почти магическое состояние души.

Последняя.

Была последняя ночь на Фоксе. Давно. Страшно давно.

И ночь перед возвращением домой.

И... бывают ночи перед смертью. Ночи перед рождением. Ночи, полные ожидания. Томительные, горькие, тягучие, как отравленный мед.

Элидор достучался до меня, когда перевалило за пол ночь. Бросил коротко:

– Здравствуй. Она у тебя?

– Да.

– Не спишь?

– Нет.

– Плохая ночь, Эльрик.

– Просто последняя. Последняя на Материке. Завтра домой.

– В том-то и дело, де Фокс. Последняя. Выпьем?

– Выпьем.

Мы пили. Он – в Пустых землях. Я – в Десятиградье. Мы были рядом. И он ни слова не сказал про Кину. Ни слова, Кроме того – первого – вопроса. Элидор ничего не объяснял.

Я думал, что убью его. Я убил бы любого, кто заставил эту девочку плакать. Я думал, что оторву ему голову: действительно оторву. Чтобы

брызнула кровь. Алая. У эльфов красная кровь. Красная и сладкая, чуть-чуть сладковатая кровь.

Он ничего не сказал. Ничего и не нужно было говорить. Есть женщины. Есть Кина. Но Элидор – это Элидор. Он дрался за меня.

Он смеялся надо мной, этот эльф, и иногда от его насмешек весь мир становился похожим на тряпку, пропитанную дерьмом и кровью.

Он дрался – за меня.

Кина плакала из-за него, он посмел сделать ей больно.

Он дрался за меня.

Мы и сейчас должны были наговорить друг другу колкостей, напихать колючек за шиворот, выплеснуть все, что накопилось за бесконечные дни, пока мир сходил с ума и летел .в черную пропасть смерти.

Мы пили молча.

– Демиурги были здесь, – сообщил Элидор, вяло разглядывая кубок, – Сами пришли. С Разрушителем вместе. Предложили выбор: созидание или разрушение. Таким, как мы, как мы трое, в этом мире делать нечего, так-то вот. Нам надо уйти. Как ушли они. И не влиять на дела людей и нелюдей.

– Посылай.

– Послал.

– Ты прав был.

– Конечно. А в чем?

– Когда говорил, что не слабо нам стать равными Демиургам.

– Где у тебя меч?

– Это Меч.

– Хрен с ним: Где он?

– Здесь, на стене висит.

– Близко?

– Ну... да.

– Хорошо... – непонятно констатировал эльф.

Я не успел спросить. Я даже подумать не успел о том, чтo надо бы спросить. Я вообще ничего не успел, только рывком кинул себя из кресла к стене, туда, где висел, темным лучом пересекая ковер, Меч.