Дальняя дорога   ::   Тупицын Юрий Гаврилович

Частый осенний дождь барабанил по листьям – бормотал, шуршал, шептал. Плакали оголяющиеся ветви деревьев, никла и прела робко желтеющая трава.

Боковым зрением Лорка уловил лёгкое движение, повернул голову и только теперь заметил человека, стоявшего сбоку от окна. Человек был невысок, плотен, у него была круглая голова, гладкое розовое лицо и маленькие улыбчивые глазки. Он был похож на полного радости жизни, чисто вымытого поросёночка и на первый взгляд казался совсем молодым, почти юношей. Но лёгкие, однако ж уловимые детали – посадка головы, округлость и сутулость плеч – выдавали его зрелый возраст.

– Где же ваша гитара? – очень серьёзно спросил Лорка.

Мужчина засмеялся, отчего его умные глазки почти совсем спрятались среди округлых щёк, и Лорка окончательно убедился, что перед ним далеко не юноша.

– Почему вы решили, что я собираюсь петь серенады?

Теперь улыбнулся Лорка. Было в фигуре и облике круглоголового мужчины нечто, сразу располагавшее к себе.

– Серенады поют вечерами, а не по утрам, – сказал Лорка. – Правда, глупо? Специальные вечерние песни существуют столетия, а утренней песни нет. Птицы – так те предпочитают петь по утрам. А чем мы хуже птиц?

Круглоголовый с улыбкой выслушал его и спросил:

– Вы, разумеется, Федор Лорка?

– Он самый. А вы?

– Меня обычно величают Александром Сергеевичем. Несколько старомодно, но я привык именно к такому обращению. Соколов Александр Сергеевич.

Лорка с симпатией разглядывал визитёра.

– Да, несколько старомодно, зато здорово – Александр Сергеевич! Так и хочется встать, снять шляпу и продекламировать что-нибудь вроде: «Я помню чудное мгновенье – передо мной явилась ты».

– Вы любите поэзию?

– А кто её не любит в наше время? – Лорка внимательно разглядывал Соколова. – Вам, наверное, за сорок?

– За пятьдесят, – мягко поправил тот.

– Что же это мы беседуем, так сказать, на разных уровнях? Лезьте в окно. – Заметив недоумение в глазах Соколова, Лорка пояснил: – Жена не ждала меня сегодня, захлопнула дверь, а ключ по рассеянности унесла с собой.

Соколов легко, как мячик, перепрыгнул полутораметровый кустарник и подошёл к окну. Лорка, не ожидавший от него такой прыти, посмотрел на него с новым интересом.

– Подать вам руку?

– Перебьюсь.

Соколов положил короткие сильные руки на подоконник, помедлил и одним рывком перекинул своё плотное, литое тело в комнату.

– Занимались борьбой? – спросил Лорка, отступивший в комнату.

– И борьбой.

– Но не шпагой?

– Нет, шпагой – нет. – Соколов, улыбаясь – глазки его при этом прятались в розовых щеках, и разобрать их выражение было очень трудно, – терпеливо переминался с ноги на ногу. Он ждал, пока ожившие, сыплющие крохотными голубыми искорками ворсинки ковра не уничтожат окончательно следы влаги и грязи на его туфлях, и разглагольствовал: – Вспоминаю кампанию тридцатилетней давности. Забавная была кампания – долой замки-запоры, эти реликты тёмных веков. И массу комичных, но не всегда приятных недоразумений, которые последовали за этим.

– Резюме: эпохи приходят и уходят, а замки-запоры остаются. Давайте-ка свой плащ и, если нетрудно, закройте окно. – Лорка на лету поймал плащ и сразу же перебросил в прихожую, где его ловко подцепила механическая рука и отправила в шкаф, чтобы он там прошёл обычную сушку, чистку и дезодорацию. – Хватит вам топтаться, вы давно уже чисты, как вакуум между двумя галактиками. Проходите, садитесь.

Соколов опустился в кресло, Лорка подтянул второе, легко скользнувшее по ковру, и сел напротив, по другую сторону столика.

– Чай, кофе? По такой погоде не мудрено продрогнуть.

– Если не возражаете, кофе.