Дельта на закате   ::   Баллард Джеймс Грэм

Можно предположить, что эти змеи фактически несут в себе запись ландшафта, картину палеоцена, столь же отчетливую, как наши воспоминания о Нью-Йорке и Лондоне. – Он повернулся к жене; свет дальнего костра, на котором сжигали мусор, подчеркивал вваленность пергаментных щек. – А в чем дело, Луиза? Не хочешь ли ты сказать, что не способна вспомнить Нью-Йорк или Лондон?

– Я уже и не знаю, способна или не способна. – Она откинула со лба светлую выгоревшую прядь. – Лучше бы ты не думал все время про этих змей.

– Знаешь, последние дни я начинаю их понимать. Раньше меня приводило в недоумение, почему это они всегда появляются в одно и то же время. К тому же и делать мне больше нечего. Не хочу я сидеть здесь и глазеть на проклятые эти ваши тольтекские развалины.

Взмахом руки он указал на невысокий песчаниковый хребет, четким силуэтом вырисовывавшийся на фоне белых, залитых лунным светом облаков и отмечавший собой край аллювиальной гряды в полумиле от лагеря. До случая с Гиффордом стулья всегда ставились лицом к разрушенному террасному городу, поднимавшемуся из чертополоха, которым порос этот хребет. Но теперь Гиффорда утомляло каждодневное зрелище обвалившихся колоннад и галерей, где работали его жена и Лоури. Он велел Мечиппе снять палатку и развернуть ее на девяносто градусов, что давало возможность смотреть, как последние лучи заката гаснут над западной дельтой. Пламя горящего мусора, на которое они смотрели сейчас, создавало хоть какое-то движение. Часами глядя на бесчисленные протоки, ручейки, болотистые берега, извилистые очертания которых становились все более и более змеистыми по мере того, как, в результате летней засухи, падал уровень воды, он увидел однажды вечером змей.

– Это, конечно же, просто нехватка растворенного кислорода, – произнес Лоури. Он заметил, что Гиффорд взирает на него неодобрительно, почти с отвращением, и неожиданно переключился с физиологии на психологию: – По мнению Юнга, змея в первую очередь является символом бессознательного и ее появление всегда свидетельствует о душевном кризисе.

– Тут я, пожалуй, соглашусь. – Чарльз Гиффорд деланно рассмеялся, покачал своей подвешенной ногой и добавил: – Я просто должен так поступить. Ведь правда, Луиза? – Но прежде чем жена, с отрешенным выражением лица глядевшая на костер, успела ответить, он продолжил: – Хотя, если по правде, я не согласен с Юнгом. Для меня змея – символ трансформации. Каждый вечер ближе к закату здесь воссоздаются огромные лагуны палеоцена, воссоздаются не только для змей, но и для вас, и для меня тоже, стоит нам только вглядеться. Недаром змея символизирует мудрость.

На лице Ричарда Лоури читалось крайнее сомнение; он слегка пожал плечами и заговорил, не отрывая глаз от своего стакана:

– Вы не убедили меня, сэр. Это только первобытный человек вынужден был ассимилировать в своей психике события внешнего мира.

– Вот именно, – возразил Гиффорд. – А как иначе может природа приобрести смысл, если не иллюстрируя некое внутреннее переживание? Единственно реальными являются внутренние ландшафты или их внешние проекции, как, например, эта дельта. – Он передал пустой стакан жене. – Ты согласна с этим, Луиза? Хотя, возможно, ты придерживаешься фрейдистской точки зрения на змей?

Эта прозрачная шуточка, произнесенная с ледяным, характерным для Гиффорда юмором, оборвала беседу. Лоури беспокойно поглядывал на часы, страстно желая оказаться подальше от прикованного к носилкам полутрупа с его жалкими грубостями.