Деревянная грамота   ::   Трускиновская Далия

- Да ты не печалься, кончится Масленица - и я с Москвы уберусь! Ведь мы, куманек, тогда лишь голову теряем, как встретиться доведется. А с глаз долой - из сердца вон.

Так ли?

Тут уж точно полагалось возразить, но Данила усомнился в себе. И точно не вспоминал же Настасью ежечасно, а как трудами обременят, так и не до мечтаний - а до лавки бы доползти и рухнуть в беспросветный сон.

- Права я, выходит. Так что не будем друг дружку с толку сбивать! - в голосе Настасьи возродилась прежняя удаль. - Господь с тобой, Данилушка, пойду я.

- Постой!

Парень удержал Настасью, но более ничего сказать не смог. И она. миг прождав, поняла - нет, не скажет...

- Отрастил бы ты усы, куманек! - весело посоветовала Настасья. Глядишь, и постарше смотрелся бы! Глядишь - я бы и обманулась!

Она отступила на два шага, перекрестила остолбеневшего куманька и быстро замешалась в толпу. Догонять было бесполезно - не живую, румяную, чернокосую девку проворонил Данила, а причудливую ее душу, и не проворонил даже, а - летели, неслись друг другу навстречу, да сбились с пути и оба пронеслись мимо...

* * *

Для всякого православного первый день Великого поста - время скорбных раздумий и покаянных молитв. Для всякого - лишь не для того, что служит в Земском приказе.

Ибо первый день поста наступает вслед за последним днем Масленицы...

И все безобразия, которых человек не успел вытворить в сырную седмицу, он норовит успеть осуществить в последние масленичные часы.

Стенька вместе с приставом Никоном Светешниковым и главным помощником в печальном деле, это был пьющий человек Исачка Глебов, ехали ночной улицей на санях. Собственно, ночь была уже на исходе. И им полагалось не просто поторопиться, а объехать несколько мест и всюду опросить решеточных сторожей. Поэтому Никон то и дело подстегивал возника.

Их сани были простые дровни, только что большие и покрытые несколькими рогожами. А дело, на которое послали служащих Земского приказа, - такого рода, что поменьше бы подобных дел случалось. Они подбирали мертвые и некоторые еще живые тела, что валялись на опустевших улицах. В этом им помогали решеточные сторожа. Тела свозились к особой избе, принадлежащей к Земскому приказу, где выставлялись на общее обозрение, чтобы семья, два-три дня не умеющая найти кормильца или родственника, могла напоследок, лишившись надежды, и сюда заглянуть.

Бывало, что и по две, и по три сотни покойников поднимали в первые дни Великого поста...

Пересекая Никитскую улицу, заметили стоящего у открытой решетки человека. Это был знакомый сторож по прозванию Пятка.

- А я уж вас заждался, - сказал он, ковыляя навстречу дровням. - Вон в переулке два тела лежат, снежком уж припорошены. Одно совсем недавно подкинули! Я только отвернулся - а оно уже и тут! Заберите, сделайте милость!

Дровни подъехали к переулку. Мирон заранее откинул одну из рогож, обнажив сложенных, как бревна, и лицами вниз, чтобы самим не пугаться, мертвецов. Тем более, что иные лица были уже объедены бродячими псами...

Стенька и Елизарий пошли туда, куда показал Пятка.

Тела лежали одно ничком, другое - навзничь. Если и была кровь - то замерзла и оказалась скрыта под снегом.

- Ступай сюда, Исачка! - позвал Стенька. - Сил моих нет - это уж который за ночь-то?..

- Ничего, Степа, притихнет Москва-то - отдохнем, - пообещал Никон.

- На том свете мы отдохнем, - буркнул Стенька. Хотя тут он был неправ большой суеты в первые дни поста не намечалось. Народ после масленичного буйства приходят в себя, кается, приличие соблюдает, в драки не лезет. И еще утешение - Тимофей Озорной тайно дал знать Деревнину, чтобы более ни за какими бесовскими грамотами не гонялся. То ли сыскал ее Приказ тайных дел, то ли сам собой этот розыск заглох - поди разбери...

Стенька вспомнил о деревянной книжице - и в памяти вдруг возникло женское лицо.