До свидания, Натанаел !   ::   Симонян Карен

- Бросай, кинь его,- сказал я.-Некогда мне выходить.

Рыжий Давид что-то проворчал, а через минуту к ногам моим упал камень, завернутый в бумажку.

- Ответа не надо, - проговорил Рыжий. - У меня тоже нет времени ждать.

Я расправил бумажку и подошел к Нвард.

- Что это? - спросила она.

- Письмо.

- От пиратов?

- Наверное.

Я стал вслух разбирать написанные красным карандашом каракули:

- "Отверженный! Мы и видеть тебя не хотим. И стоит тебе попасться нам в руки, останутся от тебя только рожки да ножки. Но так как ты без нас соскучился, то сегодня в девять вечера мы готовы принять тебя. Встретимся на том же месте".

- А что дальше? - спросила Нвард.

- Ничего. Подпись. Пиратская подпись.

- Письмо тебе адресовано?

- Конечно!

- Откуда это известно? Ведь имя твое здесь не написано?

- Они называют меня Отверженным.

- Как интересно! - всплеснула руками Нвард. - Я уже говорила, что начнутся всякие приключения! Вот, уже. Ты, конечно, обязательно пойдешь?

- А если в плен возьмут?

- Я спасу тебя! - пообещала Нвард. - Даже обязательно пусть возьмут в плен, пусть мучают, пытают.. Это интересно.

- Кому как... Да и вовсе я по ним не соскучился. С чего они взяли?

- Конечно, не соскучился. Разве можно соскучиться по пиратам? Но иначе письмо было бы совсем неинтересным. Итак, ты обязательно пойдешь к ним!

- Если тебе так хочется, пойду, - пообещал я, и Нвард, конечно, очень обрадовалась, что я слушаюсь ее.

Откуда ей было знать, что я и без того должен был пойти, что иного выхода у меня не было.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Недостроенная баня, или Разоренный замок.

Тигран невольно оказывается на тайном сборище пиратов.

Доверительная беседа о пытках.

Вынимая из колодца опущенный туда в сетке арбуз, я вдруг сообразил, что напеваю себе под нос. Выходит, я настолько обрадован, что даже ничего не замечаю? А пою я всегда только в том случае, если весел: уж это я точно знаю.

Арбуз мы опускаем в колодец, чтобы стал холодным.

Папа утверждает, что в холодильнике арбуз теряет вкус и цвет, а в колодце нет. Наверное, он прав.

Обедаем мы, как правило, поздно вечером, когда отец, уставший и часто в очень плохом настроении, возвращается наконец с работы.

- Если и завтра не будет машин, все испортится, половина абрикосов сгниет,- говорит он, медленно жуя кусочек мяса.

- Будут, - успокаивает его мама, - обязательно будут. Постарайся поспать. Тебе надо отдохнуть. И не кури одну за другой!

- А если не будут...

И так весь обед. И почти каждый день. Каждый год.

Едва начинается сбор урожая.

...Уже стемнело, по всему видно - начало десятого. Но я не тороплюсь, потому что в другие разы Леонардо Серобо и Иезуит Каро заставляли довольно, долго ждать себя. Пусть теперь сами потомятся.

Отец, встав из-за стола, вышел посмотреть, как там ульи. Я глянул на часы - пора!

В темноте улицы словно бы прочерчиваются пунктиром, точно таким, какие любит чертить на черной доске наш учитель геометрии. Это, наверное, оттого так кажется, что скупой желтый свет у фонарных столбов, которые стоят на расстоянии, двадцати - тридцати метров друг от друга, освещает всего ничего, и получается немного света - потом тьма, немного света - потом тьма. Настоящий пунктир.

В радиусе света обычно останавливаются прохожие - поговорлть друг с другом, а там, где темно, на скамеечках усаживаются любители вечерних бесед, и старые и малые.

Когда-то я очень любил пристроиться к старикам и слушать длинные-предлинные сказки о темных и светлых мирах, о глупых царях, о красавицах, похищенных дэвами. Сказачники и сами были похожи на героев своих сказаний: в папахах, с пушистыми длинными усами. Рассказывали они монотонно, чуть осипшими голосами, и очень сердились, если кто-то из слушателей вдруг почему-то, не досидев до конца, вставал и уходил.