Дом Слотера   ::   Матесон Ричард

Происшедшее было столь тягостно для меня, что почти сразу я начал искать самую вескую причину. И хотя предполагаемое решение казалось по меньшей мере надуманным, я не мог не ухватиться за него с готовностью. И, приняв однажды, уже не сходил с этой точки зрения.

В безмолвии своей комнаты я размышлял о призраках.

Возможно ли, что дом посещается?.. Я лихорадочно размышлял, перебирал «за» и «против».

Если откинуть то, что они могли быть плодом сна, существовали и тяжелая вибрация, и странное гудение на высокой ноте, которое изводило мой мозг. Был колдовской голубой свет, который мне приснился или действительно пробивался под дверью. И, наконец, самое убийственное доказательство — утверждение Сола, что он почувствовал руку на своей щеке. Холодную проклятую руку!

И все же трудно допустить существование призраков в трезвом объективном мире. Сами инстинкты наши восстают против такой, сводящей с ума, возможности. Ибо, если некогда был сделан первый шаг в сверхъестественное, возврата нет. Нет понимания того, куда ведет эта странная дорога. Понятно лишь, что это и неизведанно, и ужасно.

И настолько действенными оказались нахлынувшие предчувствия, что я отложил в сторону нераскрытый блокнот и неиспользованную ручку и заторопился в зал, заторопился в комнату Сола, как будто там происходило что-то не то.

Его неожиданный, нелепый храп в тот же миг принес мне облегчение. Но улыбка моя была недолгой и тут же исчезла, когда я увидел на прикроватном столике наполовину опустошенную бутылку ликера.

От потрясения я похолодел. Мелькнула мысль о дурном влиянии, хотя я и не знал, где его источник.

И пока я стоял над распластанной фигурой, он застонал и повернулся на спину. Он спал одетый, но одежда для сна была растерзана и помята. Я заметил, что он небрит и чрезвычайно осунулся, а налитый кровью взгляд направлен на меня, как смотрят на чужака.

— Чего тебе? — спросил хрипло Сол с неестественной интонацией.

— Ты в своем уме? — сказал я. — Ради бога, что?..

— Вон отсюда, — вновь сказал он мне, своему брату.

Я уставился на его небритое лицо и, хотя знал, что черты могут быть искажены от выпитого, не мог отогнать мрачного предчувствия. В какой-то мере он был непристоен — и дрожь отвращения пробежала по мне.

Я собирался забрать у него бутылку, когда он рванулся ко мне, взбешенный. Рука его промахнулась — чувство пространства была притуплено спиртным.

— Я сказал, убирайся вон! — закричал он в ярости, на щеках его выступили красные прожилки.

Я попятился прочь, почти в ужасе, потом развернулся на каблуках и заторопился в зал, дрожа от потрясения, от неестественного поведения моего брата. Я долго стоял по другую сторону двери, прислушиваясь к тому, как он, постанывая, беспокойно ворочается на постели. И я чувствовал, что вот-вот заплачу.

Бездумно я спустился по сумеречной лестнице, миновал гостиную и столовую, вошел в небольшую кухню. Там, в черном безмолвии, я поднял повыше шипящую спичку и затем зажег тяжелую свечу, найденную на плите.

Когда я двигался по кухне, мои шаги казались забавно приглушенными, будто я слышал их сквозь толстый слой ваты. Возникла нелепая мысль, что словно сама тишина резко стучит у меня в ушах.

Проходя по левую сторону от буфета, я почувствовал, что двигаюсь с трудом. Казалось, тяжелый воздух внезапно стал подвижным и борется со мной.

Настоящая дрожь пробежала по мне, потому что звон разбившегося блюда был глухим и нереальным, звуком чего-то чрезвычайно отдаленного. Если бы я не видел фарфоровые осколки на темном кафеле, я мог бы поклясться, что ничего и не разбивалось вовсе.

С нарастающим беспокойством я сунул указательные пальцы в уши и повращал, чтобы восстановить слух.