Я убиваю   ::   Фалетти Джорджо

С этого момента мрак надолго станет еще мрачнее, и понадобится очень много шума, чтобы взорвать тишину, которая наступит потом.

— Привет, Жан-Лу.

Было что-то неестественное в звуке этого голоса. Казалось, он доносился из какого-то рупора и был чересчур ровным, лишенным всякого выражения и чувства. Слова будто вторили некоему приглушенному эхо, словно где-то очень далеко взлетал самолет.

Жан-Лу опять вопросительно взглянул на Лорана, и тот пальцем начертил ему в воздухе небольшие круги, давая понять, что помехи зависят только от связи.

— Привет. Кто ты?

На другом конце провода молчали. Потом прошелестел ответ с таким же неестественным искажением:

— Это не имеет значения. Я — некто и никто.

— Твой голос звучит не совсем ясно, тебя плохо слышно. Откуда звонишь?

В ответ — молчание. Затем снова донесся далекий звук улетающего самолета, и собеседник повторил:

— Это тоже не имеет значения. Важно только одно — настало время нам с тобой поговорить, даже если после нашего разговора ни ты, ни я уже не будем прежними.

— В каком смысле?

— Я вскоре стану человеком, которого будут преследовать, а ты окажешься на стороне ищеек, которые начнут с лаем гонятся за тенью. И это досадно, потому что сейчас, именно сейчас, мы с тобой одинаковы, мы с тобой одно и то же.

— В чем же мы одинаковы?

— Для всего мира каждый из нас — лишь голос без лица, голос, который можно слушать с закрытыми глазами, представляя себе кого угодно. Там, на улице, полно людей, озабоченных тем, как бы приобрести лицо, непохожее на другие, которое можно было бы с гордостью показывать и ни о чем больше не беспокоиться. Пришла пора выйти и посмотреть, что за всем этим стоит…

— Не понимаю, что ты хочешь сказать.

И снова молчание, настолько долгое, что казалось, будто связь прервалась. Потом опять зазвучал голос, говоривший словно бы улыбался.

— Поймешь, со временем.

— Не совсем понимаю, о чем ты.

Он опять замолчал, на этот раз ненадолго, казалось, подыскивал нужные слова.

— Не ломай голову. Иногда мне и самому трудно понять.

— Тогда почему звонишь? Почему разговариваешь со мной?

— Потому что я одинок.

Жан-Лу опустил голову и стиснул ее руками.

— Ты говоришь так, будто находишься в заключении.

— Мы все пребываем в заключении. Свою тюрьму я построил себе сам, но это не значит, что из нее легче выйти.

— Сочувствую тебе. Мне кажется, я догадываюсь: ты не любишь людей.

— А ты любишь?

— Не всегда. Иногда пытаюсь понять их, а если не удается, стараюсь хотя бы не судить.

— И в этом мы тоже одинаковы. Единственное различие — ты после нашего разговора можешь почувствовать себя усталым. Можешь отправиться домой и дать отдых своему мозгу, справиться со своим недомоганием. А я — нет. Я не могу уснуть по ночам, потому что моя боль не затихает никогда.

— И что же ты делаешь по ночам, чтобы справиться со своей болью?

Ответ прозвучал не сразу. Он словно проявился из тишины. .

— Я убиваю…

— Как это пони…

Голос Жан-Лу прервала музыка, донесшаяся из колонок. Певучая, печальная, волнующая мелодия после его слов звучала еще и грозно. Она была слышна всего секунд десять, а потом умолкла так же внезапно, как возникла.

В напряженной тишине, последовавшей затем, все услышали резкий щелчок: связь прервалась. Жан-Лу вскинул голову и посмотрел на окружающих. Шелестел кондиционер, но мысли у всех словно заледенели, и показалось, как если бы все сразу обернулись к окну и увидели пламенеющее зарево над Содомом и Гоморрой.

Передачу кое-как удалось дотянуть до музыкальной заставки. Слушатели больше не звонили. Вернее, после странного разговора коммутатор едва не раскалился от множества звонков, но ни один из них не был выдан в эфир.

Жан-Лу снял наушники и положил их на стол рядом с микрофоном.