Гарри Поттер и келья алхимика. Главы 1-8.   ::   Constance_ice

Белинда МакГилликади в своем красном платье была вылитая свирепая пиратская мамаша, Джейкоб Лугански из "Блади Пейджиз" нездоровой компьютерной бледностью напоминал жертву бала монстров, а единственный более или менее нормальный человек в этом балагане – моя подруга Айрис Криви – была похожа на неудачную иллюстрацию из старинных комиксов о Блэйде из-за неумеренной любви к черному цвету и ассиметрично залакированным ежикам.

Кайл, наконец, сошелся во мнениях с Белиндой и теперь проталкивался к нам. Лицо Мэтта осветилось. При всей любви к деньгам, в сердце моего агента оставался еще малюсенький кусочек для чисто человеческих чувств, и все они были направлены исключительно на этого самовлюбленного мизантропа, мнящего себя великим поэтом. Поэзией контора Мэтта и его дяди никогда раньше не занималась, но с тех пор, как Мэтт воспылал чувствами к Кайлу, их фирма несколько раз ухитрялась подползать к грани банкротства. Каждый раз Джулиус Харт рвал и метал и, брызгая слюной, грозился выкинуть за порог и идиота-племянника, и его извращенца-протеже. Каждый раз Кайл намекал, что нарушение контракта потянет за собой судебное разбирательство и тягостное, но неумолимое расставание с объектом его пылких чувств (которые для меня лично всегда были сомнительны). Каждый раз Мэтт несся рыдать в мою жилетку и выколачивать из меня новую повесть для устранения угрозы безденежья. Повесть обычно он получал, дядюшка Джулиус успокаивался, а черные глаза и совершенный греческий профиль Кайла оставались для Мэтта таким же эталоном совершенной красоты, как и его безрифменная блеклая писанина – эталоном таланта.

"Похоже, вечеринка удалась", - небрежно проронил Кайл, подхватывая бокал Мэтта и беспардонно выпивая из него половину коктейля. – "Никогда бы не подумал, что эта развалюха вызовет такой ажиотаж".

Эта колкость была для Кайла обычным делом. По непонятным причинам, он иногда ревновал меня к Мэтту, или же искусно изображал ревность. Мэтт от этого приходил в бурный восторг, а я – в крайнее раздражение. Вот и сейчас я, не испытывая особой любви к новому жилищу, мгновенно встала на его защиту только для того, чтобы ответить этой бледной тени замшелого постмодернизма.

"Почему же", – ядовито заметила я. – "Я нахожу это местечко весьма вдохновляющим. Мы с Мэттом уверены в том, что роман, написанный в такой замечательной атмосфере, не менее полугода продержится в списке бестселлеров".

"Это местечко, моя милая", - Кайл прекрасно знал, что я не выношу подобное обращение с его стороны, – "выглядит достаточно жалко, если не сказать – глупо. Никакой инфраструктуры", - он оглядел нас с гордостью человека, понимающего значение такого сложного слова. – "К тому же тут полно всякого хлама, который ты будешь выбрасывать еще много лет".

"Мне нравится копаться во всех этих полувековых антиках, если ты это имеешь в виду, Кайл. Кстати, о старом хламе: Айрис упомянула о том, что твой последний, то есть, позапрошлогодний сборник получил во Франкфурте премию Серебряный Пфук, то есть, э-э-э… Пфуш*?… Прости, запамятовала. Мне никогда не давался немецкий".

Мэтт с беспомощной обидой посмотрел на меня, точно чувствуя в этом и свою вину, и тихо прошептал: "Пфау**!", а потом я услышала, как старинный бокал со звоном полетел в угол. Гости начали оборачиваться.

"Если тебе так нравится гоняться за местными вампирами, Баффи", - высоким, срывающимся голосом отчеканил Кайл. – "Можешь организовать здесь охоту на них с колом, чесноком и серебряными пулями! Уверен, твои читатели с восторгом будут смаковать подробности этих ночных баталий, меня же этот пошлый масскульт не интересует", - и он демонстративно отвернулся с видом оскорбленной невинности, но уйти, с достоинством хлопнув дверью, он, похоже, не собирался: еще не подали чай и десерт.

Мэтт вскочил с кресла и, приобняв за плечи возмущенного Кайла, увел его в столовую. Я почувствовала укол совести: Калайцидис был, конечно, ужасающим дерьмом, но Мэтт не заслуживал такого отношения с моей стороны.