Глиняные годы   ::   Силецкий Александр

- Ты, видно, не мог поступить иначе. Если, конечно, решил быть честным до конца.

- Но дальше что?

- Конец сочинил ты сам, Уильям. Я ведь только исполнитель. А зрители...

- Они - тоже актеры.

- Так было угодно вашей милости, - с насмешкой поклонился Марло. Безумцы, занятые в роли восторженного зрителя... Который станет неистово аплодировать, когда закончится ваша последняя трагедия, мистер Шекспир. Но это нечестно: вы их подкупили!

- Ничуть. Они безумны только оттого, что слишком чутки. Слишком чутки... Они будут аплодировать моему таланту. Да! Или ты в него не веришь?

- Это трудный вопрос, Уильям. Ты писал пьесу о себе и пытался сыграть в ней заглавную роль... Ты плохой актер. Сочинял ты несравненно, но себя сыграл - хуже некуда. А уж ты-то должен знать, какая участь ждет спектакль, если главный герой в нем, откуда ни взгляни - пустое место!.. Полный провал. Освищут и пьесу, и исполнителя...

Лицо Шекспира внезапно сморщилось, словно от сильнейшей боли.

- Ну, почему, почему это говоришь ты, а не я? Это же мои слова!

- Ты их заранее отдал мне. И был прав. Ибо часто, когда твои слова произносит кто-то другой, они выглядят убедительней. Особенно, если эти слова обращены к тебе самому. Тогда ты не сможешь обвинить себя в бесчестии.

- Пусть так, - устало пробормотал Шекспир. - Пусть так... Зачем ты здесь?

- О, Уильям! - засмеялся Марло. - Ты - как младенец. Лепечешь, сам не зная что. Я пришел за тобой! Я ведь знал, что ты - здесь, в двадцатом, жалкий беглец, и явился следом. По-моему, имя Кристофер Марло еще кое-что значит для тебя. Так кому, дружище, как не мне... Вставай же! Нам пора.

- Нет, не могу. Я болен. Сил почти что не осталось.

- Глупости! В  э т о й  пьесе ты встанешь и пойдешь за мной. Да мне ли объяснять?! Сам все прекрасно понимаешь. Сейчас ты - простой актер и не смеешь своевольничать в середине спектакля. Иначе пьеса оборвется, и зрители тебя освищут. Но ты ведь ждешь аплодисментов...

- Все мы ждем их, Кристофер. Только, по глупости своей, обычно раньше времени... И тогда считаем себя неудачниками, изгоями, не подозревая, что нужно было - лишь немного подождать.

- Вот-вот, Уильям. Но теперь - пора. Пусть там, на родине, тебе окажется несладко. Но это - твой дом, твое время. И мое - тоже. Только там мы сможем писать - задыхаясь, страдая, порою не веря, однако - из последних сил, и соперничать, как подобает благородным художникам.

- Ты все еще надеешься взять надо мною верх?

- А как же! Слово - наше оружие. Одна у него слабость - оно пригодно лишь в честном бою. Ты же творец, Уильям! И не мне объяснять, как добывать победу.

Шекспир с тяжелым вздохом медленно сел на кровати.

- В честном бою... На равных... Ах, Кристофер! Ты-то свое уже прожил... Я признался врачу, что твоя роль выйдет жалкой. Формально так оно и есть. Ты тянешь меня в болото, к новым несчастьям. Вернее, к старым, от которых я однажды убежал...

- Нет-нет, Уильям! Это вовсе не болото. Ты художник, черт возьми! Выходит, ты в ответе за свою эпоху. Это от тебя зависит, как потом люди станут думать о ней. Ты пишешь для себя, для своего времени? О нет! Ты творишь для тех, кто родится после. Чтобы в далеком двадцатом, читая твои пьесы, они могли установить связь времен. Удел художника - дать людям концы нитей Истории, которые можно связать в тугой узел. Дать в руки. Только тогда люди ощутят себя людьми. Удел художника - напоминать всем, что они человеки. Для них для всех ты остаешься Шекспиром, сыном и утвердителем своей эпохи. Ты не смеешь ее предать. Ибо не выполнишь тогда перед потомками свой долг. Да, долг!

- Это же мои слова, Кристофер!

- Разумеется, твои! Я лишь вызубрил их, как подобает прилежному актеру.

- Господи, я всех вас сочинил! И себя, и эту развязку... Все оживил... О господи! Теперь я обязан сыграть до конца...