Гуашь с кровью   ::   Овчинников Олег

- Как у Него?

- Почти, - уклончиво ответил я. - Надо будет еще потренироваться. Кстати, что… кто это на рисунке?

- Разве непонятно? - удивился Андрюшка. - Это Христос.

- Ну… я же никогда его в живую не видел, - натужно отшутился я.

- Я тоже. - Он улыбнулся во всю ширь. - Только во сне.

А вот два мелких пакостника у ближней стены совсем перестали улыбаться. На пунцовых лицах - настороженное недоумение: что мы сделали не так? Вроде все крышечки на баночках поменяли, почему же шутка не удалась?

- Можно я возьму его себе? - попросил я, избегая смотреть на рисунок. - Хочу поставить под стекло в моем кабинете.

- Конечно, берите, - обрадовался Андрюшка. - Я себе еще нарисую. Я теперь столько всего нарисую…

- Только не сейчас. - Я бросил взгляд на часы. - До подъема еще сорок пять минут, так что давай укладывайся.

Проходя мимо коек Мишки и Степки, я покачал головой и подумал: «Все так, обормотики мои, все так. Просто такие шутки редко удаются. Когда слепые подшучивают над незрячим, обычно получается не смешно».

Говоря «Он», «о Нем», «у Него», маленький Андрюшка имел в виду своего великого тезку и почти что однофамильца. Почти что - поскольку у нашего в свидетельстве о рождении значилось Рублев-Успенский.

Двойная и какая-то шоссейная фамилия досталась малышу от родителей, которые сперва не знали, как поделить долгожданного сына, а когда спустя три месяца стало ясно, что это не задержка в развитии, а полная и окончательная слепота, долго не могли решить, как от него избавиться. В конце концов отдали в приют. Хотя слово «приют» мне не нравится. И слово «центр» не нравится. Я предпочитаю называть это место Домом. Отдали не на реабилитацию - какая в три месяца реабилитация, - а насовсем. Но не о том речь.

С тех пор как кто-то из летних практиканток - кажется, Леночка

- рассказал детям об Андрее Рублеве, Андрюшка просто загорелся. Он попросил фломастеры и карандаши, чертил кружочки и треугольнички по трафарету, спрашивал: какого цвета солнце? а стол? а человек? Потом уже я раздобыл эти краски с четкими оттисками на крышечках: «красная», «зеленая», «синяя»… А на Андрюшкин день рождения привез из города огромный альбом с репродукциями. Мы иногда листали его перед сном, Андрюшка водил пальцами по страницам, а я рассказывал, что на них изображено.

Во второй раз Андрюшка не загорелся даже, а вспыхнул, когда на той неделе услышал в новостях про церковную школу, где слепых детей учат писать иконы. «Я тоже научусь! Как Он! - светился от восторга мальчишка. - Ведь Он рисовал иконы!» «Конечно, Андрюша, конечно. Только не рисовал, а писал», - ответил я и умолчал о том, что слепота слепоте рознь. С точки зрения здравоохранения, слепые

- все, у кого острота зрения ниже 0,1. Они могут различать цвета, узнавать форму предметов, реагировать на направленный в глаза свет. А тех, у кого полный ноль, я бы все-таки называл незрячими.

Да и незачем об этом говорить. Все, что дает надежду - хорошо. А вот жить совсем без нее, наверное, невыносимо.

В кабинете я сел за стол, надел очки для чтения и скрепя сердце заставил себя рассмотреть рисунок. В этот раз он не произвел на меня такого гнетущего впечатления, как поначалу, и все же что-то с ним было не так. Я пытался понять, что именно, но это мне плохо удавалось. Казалось, рисунок сам отталкивает взгляд. Я то и дело ловил себя на том, что рассматриваю стаканчик с авторучками или основание настольной лампы, но не лист бумаги, лежащий на столе между моими ладонями.

На первый взгляд, в нем не было ничего пугающего. Белый фон и человеческое лицо - выполненное, я бы сказал, на удивление хорошо, учитывая, что художник никогда не видел человеческого лица.