Иду на ты   ::   Подгурский Игорь

 – Все будет в лучшем виде!

– Вот этого я и боюсь, – заметил Кузнецов, утягивая за собой бека.

Помолодевший до тридцати лет старец хотел сказать что-то проникновенное, но только махнул рукой и последовал за Кузнецовым, воткнув свой факел в расщелину. Метрах в десяти от выхода – узкого лаза, в котором светилось ласковое индийское солнце, – Раджив, Кузнецов и бек остановились, ожидая своего новоявленного подрывника.

– У Левки опыт богатый, – успокаивая скорее себя, чем коллег, дал свой прогноз батыр. – Он с рыбалки всегда при рыбе приходит.

Спустя пять минут мимо них пронесся Задов. Выскочив наружу, он опустил в лаз голову и заорал:

– И кому стоим, идиоты? Это ж нитроглицерин, а не простокваша!

Они успели отбежать от замка еще с полкилометра, когда за оставшейся позади чащобой гулко ухнуло, и вверх взмыли куски скал и изразцовых плит.

– Шабаш! Пора домой! – сказал Лева, счищая с ушей паутину и пыль.

– Что будете делать дальше, Раджив? – по имени обратился Кузнецов к отшельнику. Он уже успел вызвать по связь-блюдцу карусель и теперь вежливой беседой пытался скоротать время перед неумолимым печальным расставанием.

– Пойду к людям. Пришло время искать учеников. Политикой займусь, что ли… – Раджив широко и доверчиво улыбнулся. – Наш род Ганди вообще-то чертовски талантлив.

– О людях простых не забывай. – Задов неожиданно протянул отшельнику свою папаху с малиновым верхом. – Но того гада со слоном накажи примерно. Нечего девчонок портить. С такими нравами до перенаселения дело дойдет, не приведи господь.

Раджив отрицательно мотнул головой, оценивая на руке увесистость посоха:

– Я его прощу. Я его так прощу, что он у меня триста лет чакру не отмоет.

Закрутился вихрь, поднятый прибывающей каруселью. Друзья, с грустью помахав надежному, мудрому товарищу рукой, расселись по местам, причем Лева на этот раз занял место на печальном, сером в яблоках слонике. Над джунглями зазвучала песня «И летели наземь самураи под напором стали и огня!…»

Помолодевший отшельник, философски наблюдая за каруселью, подумал: «Волчок – это символично! Если у меня будет знамя, то на нем я изображу именно волчок или, на худой конец, веретено. Лучшего символа для круговерти мироздания не придумать».

И еще раз улыбнувшись своим мыслям застенчивой улыбкой, он двинулся в обратный путь.

– Ах, черт, – внезапно вспомнил Раджив, – я ведь так и не спросил, что за кусок глины они мне сунули при знакомстве.

На плечо Раджива сел крупный попугай. Одной лапы у него не было, а на второй болтался обрывок веревки. Сложив крылья, он повернул голову к уху отшельника и доверительно сообщил: «Харакири! Всем харакири, болваны!» Потом взлетел и, набрав высоту, уже во весь голос оповестил о харакири джунгли.

На толстом суку мангового дерева сидел павиан в надвинутой на глаза фуражке Кузнецова. Он задумчиво проводил взглядом улетающего в сторону заката попугая, раскрыл в руке веер, разрисованный розовыми цветами, и начал им лениво обмахиваться. На джунгли опускались сумерки. Звери выходили на водопой. И где-то далеко, одолев половину пути, все еще неутомимо шел по кругу мудрый Хатхи, а голодный Хирли, проклиная свою несчастную карму, задумчиво жевал у него на спине бетель и думал о вечном.

* * *



Карусель опустилась на песок, и великолепная тройка разом облегченно вздохнула.

В Аркаиме стоял тихий безветренный вечер. Мягко плескалась вода у пристани, вдалеке, на спортивной площадке, играли в волейбол дружинники. Цвела сирень. Озабоченный Хохел трудолюбиво что-то пропалывал в огороде, а Владимиров истошно орал из окна своего кабинета, второй час разыскивая дежурного Петруху.