Имя собственное   ::   Никитин Олег

Улин почесал за ухом и открыл первый же номер. Там его встретил такой пространный текст: “Не изобретайте лишних имен и названий — читатель вас никогда не поймет и ни за что не простит”.

Улин полюбовался на серые стены, черную железную кровать и закрашенное зеленоватой краской окно и распотрошил саквояж. На его дне одиноко лежала бутылка лучшей в мире водки “ЛСД на картофеле”, разлитой на заводе в Мочегонске. Проклятая гостиница действовала Улину на нервы, и он с надеждой понюхал горлышко. Но закатали его крепко, и бодрящий дух бестолково прел в стеклянной темнице, не в силах преодолеть пробку. Улин сунул емкость в карман и решительным шагом покинул номер.

По гостинице метался неясный гул, как будто где-то собралась толпа людей, горячо общающихся меж собой и друг с другом. Воодушевленный, Улин спустился на второй этаж — то есть в реальном мире на первый — и, пораженный, уставился на провал. Оттуда лился смутный свет и мелодично-отрывисто рыкали квадрофонические голоса! Он поднес к глазам часы и вонзил в них недоверчивый взор: с момента появления его в этих стенах каким-то образом прошло уже два часа, и снаружи установились ранние осенние сумерки. Холл был пуст и темен, а “первый” этаж манил теплотой и обществом.

Улин по-молодецки споро развернулся спиной к пропасти и поставил ногу на верхнюю ступеньку шаткой лестницы. Оберегая емкость с “ЛСД…”, он спустился и чуть не упал от испуга. Прямо у него под ногами, спиной на битом кирпиче лежал человек в валенках, ватнике и шапке-ушанке, и он был жив, несмотря на дыру в правом виске, из которой по каплям сочилась кровь. Улин наклонился к нему и присмотрелся: он сразу узнал пострадавшего, которого не раз встречал на различных писательских конгрессах — это был автор произведений в жанре оптимистической мистики Печорский. Улин со вздохом отвинтил крышку со своей бутылки — акцизная марка так и не порвалась, растянувшись наподобие резинового жгута — и влил в рот Печорскому изрядную дозу. Тот дернул кадыком и выбросил вверх жилистую руку, которой ухватил Улина за ухо и пригнул к самому своему лицу.

— Передай редактору… — просипел он и достал второй рукой из-за пазухи небольшую рукопись. — Сам уже не дойду… Остальное в 613-м, забери, напечатай… посмертно…

Его взгляд опять помутнел — Печорский явно умирал. Но ему все же удалось ненадолго вернуть себе сознание, и он ясным голосом сказал:

— Всю жизнь хотел узнать твое настоящее имя, Улин. Скажи его мне, и я умру спокойно.

— Никодим, — отозвался Улин. Ухо отчаянно горело — Печорский по-прежнему сжимал его будто тисками. Раненый умиротворенно вздохнул, его дрожащие веки замерли, остановились зрачки: известный автор Печорский умер, в предсмертной судороге едва не вывернув улинское ухо из его черепа.

Улин с трудом отцепил от головы окостеневшие пальцы и выпрямился. “Хоть бы кто-нибудь “скорую” догадался вызвать”, — с досадой подумал он, засовывая рукопись погибшего автора в карман и осматриваясь. В обширном подвале имелся единственный столик, за которым кто-то сидел, а в дальнем углу разноцветно искрился колоннадой бутылок и закусок бар, где копошилась знакомая фигура Аделаиды. Над ней красовался броский транспарант с бессмертными словами Де-Голлевой: “Не творите с похмелья!”. Этот самый бар и служил здесь единственным источником света. Неподалеку от Ады двое рабочих сколачивали из разнокалиберных досок что-то вроде помоста, однако стук их молотков, скрежет пил, шелест рубанков, визг выдираемых гвоздей и трудовая песня стамесок заглушались неблагозвучной музыкой.

Человек за столиком заметил, что Улин освободился из захвата Печорского, и призывно помахал ему рукой.