Имя собственное   ::   Никитин Олег

Под самым потолком, за краем облезлых обоев, у них в комнате обитали клопы, и каждый вечер Влад и Вадик по очереди лазили туда и простукивали весь периметр комнаты. За раз удавалось убить едва ли штук сорок, остальные, почуяв угрозу по вибрации стен, успевали спрятаться в каких-то недоступных для молотка щелях…”

— Здорово, паря! — вскричал кто-то над ухом Улина, хлопая его по плечу. Это был организатор фестиваля Чебоксаров. — Извини, что не встретил, дел по горло. Хранишь ли ты заветы Де-Голлевой? Чтишь ли их? — вдруг и строго вопросил он.

— Само собой. Так это ты придумал ее изречения по стенам развесить?

— А то кто же? Ладно, мне недосуг. — Чебоксаров с отвращением покосился на бутылку водки. — Нормально устроился? Скажи только, как тебя зовут по-настоящему, да я пойду, мне еще с киношниками по телефону договариваться.

— Никанор.

— Тьфу, что за имечко! Лучше никому не говори, а я уж буду молчать.

Он тепло кивнул Аделаиде и пропал, оставив Улина в одиночестве. Тот вернулся к рукописи погибшего литератора.

“…“Предков убиваю”, — шевелилась в его голове мысль, когда он наметил первый бугорок на обоях — там любили проводить минуты отдыха насосавшиеся человечьей крови насекомые. Занеся руку с молотком, он опустил тяжелый металл на выбранное место. Из-за края обоев вверх брызнула неожиданно густая струя крови, будто лопнул не клоп, а что-то намного более значительное по размерам. Несколько густых, вязких капель попало ему на тыльную сторону ладони. Влад вздрогнул и выронил молоток, с мягким стуком упавший на одеяло. Багровые кляксы на коже стали медленно шириться и расползаться, сливаясь по цвету с проступившей мышечной тканью человека…”

— Что читаешь? — спросил его веселый голос, в обладателе которого Улин узнал корреспондента центрального журнала “Мистику и ужасы — в жизнь!” Педерсена. Тот постоянно разъезжал по разного рода конвентам и даже один раз выступал в телевизионной передаче “Судьба замечательных литераторов и критиков” по поводу юбилея Де-Голлевой.

Педерсен шлепнулся на стул и призвал Аделаиду.

— Жбан квасу, — сказал он ей. Через минуту он уже отхлебывал из огромной кружки свой любимый напиток.

Улин рассеянно молчал, не рискуя вернуться к тексту Печорского — очень уж тот был неподходящим для вечернего чтения.

— Уф! Слушай, а как твое “Ник.” расшифровывается? — Педерсен оторвался от “жбана”, его круглая скандинавская физиономия напряженно застыла в ожидании откровения. Его белые волосы также замерли и не трепыхались, хоть и торчали хохолком словно у заправского панка.

— Никомед, — признался Улин.

— Эвон как!

Педерсен, влюбленный в Россию, стремился уснащать свою речь традиционными “народными” оборотами и словечками.

— С виду русский, а имя какое-то… греческое, что ли? — неодобрительно высказался Педерсен. — Правильно скрываешь, я бы тоже так поступил.

— Ты бы не учил меня, — хмуро сказал Улин. — Чухонец поганый. Раз такой русофил, почему фамилию не поменял?

Педерсен громко засопел и насупился.

— Мне папа запретил, — пробормотал он. — Сказал, что его отец был знатным финским лесорубом. Или шведским, не помню… Ты ничего не понимаешь! Он в паспортный стол ходил и дал им взятку, чтобы они меня с порога прогоняли, если приду заявление писать. И в ЗАГСе он тоже был, и тоже им денег дал. И в других местах, вплоть до мэрии. И даже в правительстве, по-моему, был… Лучше бы он эти деньги мне отдал! Чтобы я в эти органы не совался…

— И давно это было? — заинтересовался Улин.

— Лет двадцать назад, — наморщил низкий лоб Педерсен. — А что?

— А то, что ты тоже можешь в ЗАГС сходить и предложить им деньги за перемену своей фамилии.