Ивы   ::   Блэквуд Элджернон

Товарищ мой лениво глядел на все это, чистил трубку, давал ненужные советы - что же делать человеку, когда он не дежурит. Утром и днем он был тих, спокоен, чинил нашу лодку, укреплял палатку. Мы больше не говорили о неприятном.

Рагу начинало кипеть, когда я услышал, что он зовет меня с берега. Я и не заметил, как он ушел; а сейчас побежал к нему.

- Иди-ка сюда, - говорил он, держа ладонь у самого уха. - Послушай и посуди, что тут такое. И, глядя на меня с любопытством, прибавил:

- Теперь слышишь?

Мы стояли и слушали. Сперва я различал только гулкий голос воды и шипение пены. Ивы застыли и затихли. Потом до меня стал доноситься слабый звук, странный звук, вроде далекого гонга. Казалось, он плывет к нам во тьме от дальних ив, через топи. Прерывистый - но не колокол и не гудок парохода. Я ни с чем не сравню его, кроме огромного гонга, звенящего где-то в небе, непрестанно повторяя приглушенную и гулкую ноту, мелодичную и сладостную. Сердце у меня забилось.

- Я весь день это слышу, - сказал мой спутник.

- Когда ты спал, звенело повсюду, по всему острову. Я искал и гадал, но никак не мог найти, откуда эти звуки. То они были наверху, то внизу, под водой. А раза два звенело внутри, во мне самом, понимаешь... не снаружи, а словно бы в другом измерении.

Я слишком растерялся. Мне все не удавалось отождествить эти звуки с чем бы то ни было знакомым. Они ускользали, приближались, терялись вдалеке. Я не назвал бы их мрачными, скорее они мне нравились, но должен признать, что они чем-то удручали, и я был бы рад, если бы их не слышал.

- Ветер воет в песчаных воронках, - сказал я, чтобы как-то все объяснить, - а может, кусты шумят после бури.

- Они идут с болота, - отвечал мой друг, пренебрегая моими словами. - Они идут отовсюду. Вроде бы из кустов...

- Ветер утих, - возразил я. - Ивы не могут шуметь, правда?

Ответ меня испугал - и потому, что я именно его боялся, и потому, что я знал чутьем: так и есть.

- Мы потому и слышим их, что ветер утих, - сказал он. - По-моему, это плачет...

Я отпрянул к костру: судя по запаху, стряпня моя была в опасности.

- Иди сюда, нарежь еще хлеба, - позвал я друга, бодро помешивая варево. Трапезы сохраняли нам душевное здоровье.

Он медленно подошел к дереву, снял мешок, заглянул в его потаенные глубины и вывалил все, что там было, на полотнище брезента.

- Тут ничего нет! - заорал он, держась за бока.

- Да хлеба! - повторил я.

- Нет. Нет здесь хлеба. Забрали! Уронив поварешку, я кинулся к брезенту. На нем лежало все, что было в мешке, но хлеба я не увидел. Страх всею тяжестью упал на меня, я покачнулся - и расхохотался. Что же еще оставалось делать? Услышав свой смех, я понял, почему смеется мой спутник - от отчаяния. Замолчали мы тоже внезапно, оба одновременно.

- Какой же я дурак! - крикнул я, все еще не сдаваясь. - Нет, это непростительно! Я совершенно забыл купить в Пресбурге хлеба. Эта женщина все болтала, и я, наверное, оставил на прилавке...

Ужин у нас был мрачный, ели мы молча, не глядя друг на друга и не подкладывая веток в огонь. Потом мы помыли посуду, приготовили все к ночи, закурили. Странный звук, который я сравнил бы с гонгом, почти не умолкал, тишина непрестанно звенела, и тихий звон не распадался на отдельные ноты. Чаще всего звенело над головой, словно крылья рассекали воздух, а вообще-то звук этот был повсюду, он просто обложил нас со всех сторон. Описать его невозможно, я не найду подобия приглушенному звону, обволакивающему пустынный край болот и низеньких ив.

Когда этот "гонг" зазвенел громче обычного, прямо над головой, друг проговорил:

- Такого звука никто не слышал. Его нельзя описать... разве что так: он нечеловеческий, не ведомый людям.

Страх вновь овладел мною. Он словно рождался из древнего ужаса, что глубже самых жутких воспоминаний или фантазий.