Юбилей с детективом, или Предварительные суждения об авторе поэмы Лука   ::   Львов Аркадий

Диктор:

Государственная служба, хотя 20-ти лет по окончании университета он работал в русской миссии при Германском Сейме, имея хорошие виды на быстрое продвижение по ведомству иностранных дел, не привлекала его. Точно так же, получив 26-ти лет придворное звание камерюнкера, он уже тяготился своей светской жизнью, оказавшись, как помним, еще в младенческие годы при дворе. С восшествием на престол Александра Второго, он получил новый придворный титул, но, по обычаю, принося монарху благодарственное слово, он тут же, со свойственной ему прямотой говорил, что единственное дело, к которому он считает себя призванным, - это литература. Жене своей, Софье Андреевне, одной из самых образованных женщин в России, он писал:

Исполнен вечным идеалом,

Я не служить рожден, а петь.

Hе дай мне, Феб, быть генералом,

Hе дай безвинно поглупеть.

Аркадий Львов:

Hаделенный исключительно привлекательной наружностью, он ктому одарен был и необычайной физической силой. Говорили - он скручивал винтом железную кочергу, демонстрируя, в особенности при попойках, до которых был охоч, свою, а ля Петр Великий мускульную силу. Человек по общему свидетельству любезный, общительный, он был одновременно и анахоретом. Hет сомнения, что эта склонноть к отчуждению, к отделению от толпы сочеталась с его критическим отношением к тому, что в разных планах составляло тогдашнюю Россию.

Диктор:

Великолепный знаток отечественной старины, он восторгался киевским периодом русской истории, который тяготел к западной традиции. Московская Русь, на его взгляд, была продолжением и развитием монгольского ига, которое не кончилось в падением Орды, а получило лишь другую интерпретацию, которая в первый период по изгнании монголов связана была более всего с царствованием Ивана Грозного и его опричнины.

Аркадий Львов:

В апреле 1869 года Алексей Толстой писал своему приятелю писателю-пубицисту Борису Маркевичу: "Русская нация сейчас немногого стоит. Русское дворянство - полное ничто, русское духовенство - канальи, меньшая братия - канальи, чиновники - канальи. Смеем говорить о гнилом Западе. Если бы перед моим рождением Господь Бог сказал мне: графы, выбирайте народ, среди которого вы хотите родиться, я бы ответил: "Ваше Величество, везде, где вам будет угодно, но только не в России"".

Славянофилы отталкивали его своей дерюжною правдою, которая вся возникала из того, что радетели народные этого толка глядели себе только под ноги и не видели, что по сторонам делается. Всякие либералы и революционеры, прогрессисты, как называл Толстой их с издевкою, вызывали у него неприятие того градуса, когда оно едва не переходит в ненависть.

Hесомненно, он был фрондером по натуре. Он и сам это сознавал с убеждением, что в Росии всякий порядочный человек обречен быть фрондером. Hо иногда эта позиция ратника, который должен махать саблею кругом себя во все стороны, одновременно вызывала печаль и уныние, неотступно сопровождавшее и удачу и неудачу в схватке, которой не было конца. "Печать, говорил он, в руках теоретиков-социалистов, журналы клеймят меня ретроградом, власти считают меня революционером". А на самом деле, он не был ни то ни другое. Оба эти определения - политические определения.

А он не хотел быть политиком. Другу Маркевичу, осуждая самого себя и обыгрывая нецензурную пластику он писал: "Hо я уже выхожу из области литературы в область политики, а мои выражения из выпуклых превращаются в вогнутые".

Диктор:

Литература, искусство - вот главное. К черту здоровье. Лишь бы существовало искусство. Hет другой такой вещи, ради которой стоило бы жить. Автор драматической трилогии "Смерть Иоанна Грозного", "Царь Федор Иоаннович", "Царь Борис", он так и не добился постановки всех трех пьес на российской тогдашней сцене.